Долгий сон

Брючной ремень, который держал такой же пятнистый, как у Наташки, комбинезон, отмел сразу: во-первых, слишком тяжелый, а вторых, он действительно держал штаны. Оказаться со свалившимися к коленкам штанами ему как-то не улыбалось… Гм… оно вообще-то может, и… но… гм, Тимофей, не туда мыслишки! Еще педофилию припишут. Небось врет, что ей пятнадцать! Хотя хрен поймешь под этой пятнистой мешковиной, какая она там…

Веревка из оснащения лодки? Нет, слишком легкая, даже если намочить. Такой комаров еще гонять можно, а девку пороть… нет

Наконец, взгляд наткнулся на что-то подходящее: неширокая, но длинная брезентовая полоска. Он даже представил, как эта темно-зеленая от воды (чтобы потяжелей и сочней!) полоса стегает по голому, дрожащему заду… сделал каменное выражение лица, но Наташку его выражение и степень каменности не волновали. Или просто не видела — деловито и как-то буднично сказала:

— Мне скоро домой. Поехали тогда, ну… рассчитываться…

— А куда поедем?

Наташка оглянулась, махнула рукой на ту сторону неширокой речушки:

— Лучше туда. Там никто не ходит.

Если бы Тимофей работал веслами так же, когда плавал к косынкам, лещи бы просто не успевали туда попадаться. Резинка зашуршала носом по песчаному откосу, Наташка зашуршала своим не по росту «пятнистым» наверх, Тимофей, втащив лодку повыше, торопливо зашуршал следом.

— Вот тут, наверное. — Наташка нервно оглянулась, потом посмотрела на Тимофея снизу вверх, снова прикусив губу, как тогда в лодке:

— Вы думаете, что я вся такая дура, да?

— Ничего я не думаю.

— Просто… просто меня еще ни разу чужой не порол. Отвернитесь, пока я…

— Я пока к лодке схожу, — проворчал Тимофей, внезапно вспомнив, что забыл намочить брезентовую вожжу.

Побулькал в воде, снова поднялся, завернул за куст — Наташка стояла на коленках, спиной к нему. У него что-то запрыгало перед глазами: думал, девчонка просто спустит свои мешковатые штанины, и потом придется еще как-то разбираться с ее трусиками, но…

Но Наташка сняла все вопросы. Еще точнее, сняла не только вопросы, но и все. Совсем ВСЕ — сложив руки на затылке, словно стояла на коленках, утонувших в траве, совершенно голая. Тимофей Палыч подошел к ней сбоку, показал брезентовую полосу:

— Вот этим… можно?

В ее голосе вдруг появилась напряженная, какая-то непонятная хрипловатость:

— Можно.

— Ложись…

Девчонка чуть искоса глянула на него, вздохнула и молча протянулась в траве. Он не успел ни сказать, ни замахнуться — ее тело вдруг изогнулась, послышался сдавленный стон. Вскинула голову:

— Надо перелечь! Тут… оооой!

— Вставай, вставай, конечно! — заторопился Тим, углядев прямо под ее грудью короткие злые пушистики размятой крапивы. Вот же угораздило…

Наташка быстро поднялась, зашипела сквозь зубы, растирая быстро краснеющие груди. Врет, соплячка, что ей пятнадцать — по грудям так уже точно… на педофилию не потянет… ишь, сочные и от круглоты своей уже не совсем торчком… Крутой лобок с тонкой темной полоской современной «прически», а на круглом тугом заду — на правой половинке ближе к бедру — с десяток ясно различимых полосочек… Значит, не врет? Ее и вправду секут? Да и тело ровное, без белых пятен незагорелых мест от купальника — или загорает голышом, или на пляж не ходит вовсе. Глаза шарили по девичьему телу, а руки сами раскинули по траве снятый Наташкин комбинезон:

— На тряпки ложись. Смотреть же надо, а не прыгать как в омут…

И еще одно осталась каким-то непонятным вопросом, но мысль как скользнула, так и пропала. Не до мыслей было: Наташка снова заняла ту же позу, как и встречала от речки: на коленях, руки на голове.

— А кто тебя так научил стоять?

— Не важно, — нахмурилась девчонка, отводя глаза. — Научили и все…

Перевела взгляд на брезентовый ремень, снова охрипла голосом:

— Я сильно плохая девушка?

— В смысле? — Тим хрипел, наверное, не меньше.

— Что так вот сразу… согласилась… и что совсем голая…

— Нет, все нормально. Честный уговор.

— Все равно стыдно. Я плохая. Бей меня!

Он даже не понял, что уже говорила на «ты». Подивился гибкости, с которой снова протянулась ничком. Снова краем сознания отметил, что Наташка чуть-чуть, ну самую малость, приподняла зад. Ремень сам намотался на пару оборотов на руку, сами выскочили и слова:

— Тебя надо не бить, это плохие слова. Тебя надо пороть… сильно пороть… вот так!

— А-ах! — вскинула голову, принимая голым телом первую полосу. — Вот так! И вот так! — ремень хлестал сочно и звонко.