Долго и счастливо? (СИ)

Я слабо улыбаюсь в ответ, пытаясь держать себя в руках, но меня уже мутит. В последнее время поездки в стеклянном лифте стали для меня особенно тяжелыми, почти непереносимыми. Не помню, чтобы я еще когда-либо, за исключением самых первых поездок, испытывала такое навязчивое чувство тошноты, когда хочется согнуться пополам, закрыть глаза и отдать Богу душу. Объяснение этому феномену может быть только одно, и оно неутешительное: я старею. Но лучше подумать об этом в последнюю очередь.

- Элли, ты неважно выглядишь, - замечает Вонка, в его голосе мне чудится тревога. - Так побледнела. Даже позеленела, если присмотреться.

- Все в порядке. Меня просто немного тошнит. Такая скорость, - я стараюсь, чтобы мой голос звучал беспечно, но он звенит предательским фальцетом.

Слабая Элизабет. Хилая Элизабет. Несчастная Элизабет. Я не хочу, чтобы он видел меня такой, в глубине души прекрасно отдавая себе отчет в том, что светилась бы от счастья, если бы он меня пожалел. Как унизительно признаваться в этом даже самой себе! Что может быть гаже, хуже, чем стремиться к тому, чтобы выглядеть нарочито жалко, надеясь не любовью, так состраданием проложить путь к своей цели и получить все то безраздельное и трепетное внимание, которого я лишена и по которому тоскует мое сердце. Ведь возможно, что если бы я лежала, прикованная к постели, измученная тяжелым недугом, его холодное сердце бы смягчилось, интонации зазвучали бы ласково – так, как он никогда не позволит им звучать в обычной жизни, – в глазах бы засквозило сочувствие, возможно, он окружил бы меня преданной любовью и теплотой, как сделал бы Эдвин, как не раз делал Саймон. Пускай, это пошло, инфантильно, глупо, это на уровне примитивных романов, воспевающих силу великой любви, но я не могу ничего с собой поделать и такие тщетные, унижающие мое достоинство мечты ядовитым туманом заполняют мои мысли. Да, мне нравится мечтать об этом, нравится думать, что если бы он осознал, что вот-вот может меня потерять, его отчужденность и сдержанность бы пали, сокрушенные чувствами, с которыми ни одно живое сердце не в силах совладать. Но я еще не лишилась здравого рассудка окончательно и знаю, что в моем случае нечего рассчитывать даже на этот суррогат любви, возникающий под влиянием жалости. Нет, Вонка вовсе не такой бесчувственный, каким может показаться, - наоборот, при всей его внешней невозмутимости у него большое и ранимое сердце - но любые немощи и хвори вызывают у него отторжение и стремление к самоизоляции: то ли он панически боится подцепить заразу, то ли психологически не может вынести вида боли и страданий.

- Боже праведный, – сквозь зубы выдавливает Вонка, брезгливо задирая вверх подбородок. – Крепись, Элизабет, умоляю тебя. Побереги мои новые ботинки.

Миссис Бакет, которая является невольной свидетельницей нашего диалога, смотрит на Вонку укоризненно, но он этого не замечает: мама Чарли сейчас сама выглядит как шестилетний ребенок, а Вонка не привык смотреть себе под ноги.

- Вам совсем нехорошо, Элизабет? Остановимся тогда? Может, водички? – хлопочет она, ободряюще сжимая мою руку и обеспокоенно вглядываясь в мое лицо. Я отрицательно мотаю головой. Миссис Бакет не унимается:

- Вилли, не стой столбом, пожалуйста. Позаботься о своей жене, - по-матерински нежно улыбаясь, просит она. Властная нотка, прозвучавшая в ее голосе, становится для меня неожиданностью. Миссис Бакет всегда казалась мне оплотом добродушной кротости и тихого смирения. Впрочем, возможно ее перевоплощение в маленькую девочку не прошло бесследно для ее характера.

Ее просьба, такая естественная и нормальная, отчего-то смущает нас обоих. Не зная, куда девать глаза, я слишком внимательно рассматриваю синие бантики в волосах бабушки Джорджины, чувствуя, как под умиленным взглядом миссис Бакет у меня краснеют щеки. Вонка мнется, с нерешительным сомнением косится на меня, явно не понимая, какого рода заботы от него ждут. Потом он откровенно нехотя приобнимает меня и участливо интересуется:

- Тебе что-нибудь нужно, Элли?

Голос его звучит устало.

- Нет, спасибо, мне уже гораздо лучше, - чуть улыбаюсь я, и это совершенная правда: лифт постепенно замедлил скорость, и тошноту как рукой сняло.

- Замечательно, - не скрывая радости, отрезает Вонка, одобрительно хлопнув меня по плечу.

Как ни странно, даже это явно вынужденное проявление нежных чувств не оставляет меня равнодушной: хочется подпрыгнуть вверх или громко расхохотаться, игривая радость заставляет поверить, что мне все по плечу и что все непременно будет замечательно, и я улыбаюсь широко и беззаботно, понимая, что счастье гораздо ближе, чем кажется.