Долго тебя ждала

Кошусь на него, пока возится со своим печеньем, и продолжаю делать маленькие глотки из кружки.

— «Ты найдешь потерянную вещь», — читает Марк с бумажки. — Супер, — бормочет, бросая бумажку на подоконник. — У меня как раз пара сантиметров пропала.

Давлюсь глинтвейном и быстро утираю ладонью подбородок, пока Ника, зацепившись за информацию, спрашивает:

— Как это?

— Сам не врублюсь, — отвечает Зотов. — С утра все на месте было, может, плохо смотрел.

— Господи, заткнись… — издаю в его сторону приглушенное шипение. — Моя очередь! — прерываю этот бредовый разговор, вскрывая печенье и разворачивая свою бумажку. — «У тебя сегодня будет секс!» — зачитываю и только после того, как слова слетают с губ, понимаю, что поторопилась.

Ладони становятся слегка влажными, да и к щекам приливает краска, будто мне тринадцать и я на уроке анатомии. В последний раз секс у меня был почти полгода назад. Я встречалась со старшекурсником из своего университета около двух месяцев, потом мы расстались. Из-за меня. Хоть я и пыталась влюбиться, но так и не почувствовала чертовых бабочек у себя в животе, а без них у меня с мужчинами ничего не выходит, особенно секс.

С дивана ободряюще скандируют, Марк реагирует гробовым молчанием, которое оглушает. Отправляю бумажку туда же, куда несколькими секундами ранее Зотов бросил свою.

Уверена, здесь никто не воспринимает происходящее всерьез, но мое предсказание пляшет перед глазами теннисным мячиком. Чтобы его развидеть, смотрю перед собой, на «блестящую» Нику. Она нависает над Альбертом в ожидании, пока тот вскроет свое печенье, и говорит:

— Тебя назвали в честь… как же его… блин… ну… этот…

— Эйнштейн? — предполагает парень Капустиной, вскинув брови над дужками своих трендовых квадратных очков.

— Кто? — Ника непонимающе сводит к переносице свои тонкие брови. — Я про ювелира… Альберта Гилберта вообще-то…

Теряю нить диалога между девушкой Капустина и «парнем» Капустиной, ощутив, как в заднем кармане джинсов настойчиво вибрирует телефон.

На экране имя матери Власова, бабушки Маруси, и это означает, что трубку я возьму обязательно.

Прихватив кружку с недопитым глинтвейном, быстро ухожу из гостиной в поисках тихого места, но на этот раз держусь подальше от коридора, сразу поднимаясь вверх по лестнице на второй этаж, предполагая и рассчитывая на то, что преодолеть эту лестницу кое-кому будет очень непросто.

Глава 12

На моих закрытых веках пляшут красные огоньки, пробиваясь через них и заставляя распахнуть глаза так резко, будто кто-то щелкнул пальцами рядом с ухом.

Гирлянда на темном окне прямо напротив мигает в каком-то сумасшедшем режиме, от которого мгновенно устают глаза. Отведя взгляд, осматриваюсь вокруг, пытаясь понять, где нахожусь и сколько сейчас времени. Вожу сонными глазами влево-вправо по потолку и по комнате, в углу которой стоит напольный торшер, давая тусклое освещение маленькой гостевой спальне.

В комнате очень тихо. Кроме моего дыхания не слышно ничего: даже ветра, порывы которого раскачивают кроны заснеженных деревьев за большим окном.

Резко приняв вертикальное положение, сбрасываю с себя клетчатый шерстяной плед, которым была накрыта и который не знаю откуда взялся. Когда я присела на этот диван, никакого пледа поблизости не было. Сама не знаю, как уснула, все из-за сумасшествия этого дня и глинтвейна: он подействовал на меня как снотворное.

Роюсь в складках пледа, чтобы отыскать там свой телефон. Он здесь, и он показывает почти девять вечера.

Я проспала почти два часа!

Я никогда не засыпала в чужих домах, но после того, как пожелала Марусе спокойной ночи и коротко поговорила с ее бабушкой, присела на диван Капустина, и он оказался чертовски мягким…

Быстро расчесав пальцами волосы и оправив перекрутившийся на талии свитер, выглядываю из комнаты в коридор второго этажа, морщась от яркого света, который там горит.

Дом будто вымер…

Сбежав на цыпочках по ступеньками до середины лестницы, прислушиваюсь, но единственный звук поблизости — тихо работающий в гостиной телевизор, от его голубого свечения по полу пляшут блики. Вся эта тишина вокруг действует на меня так, что я инстинктивно боюсь шуметь и даже дышать.

Подойдя к дверному проему, заглядываю в гостиную, где никого, кроме… Зотова. Развалившись на диване и забросив на журнальный столик больную ногу, в темноте он смотрит хоккей. Под рукой на подлокотнике пристроена маленькая вазочка, из которой Марк что-то прихватывает и отправляет себе в рот.

Пользуясь тем, что все его внимание сконцентрировано на экране, смотрю на него, затаившись у двери, как вор. Невозможно передать, как моей внутренней идиотке нравится в нем все: его фигура, все эти мышцы, четкий профиль, на котором пляшут блики. Нравится даже то, что Марк выглядит задумчивым, сосредоточенным и серьезным, будто разбирает игру по телевизору на атомы, а свет от экрана делает черты его лица тверже и резче. Мужественнее…

Заставляю глаза отлипнуть от его лица. Я не собираюсь быть пойманной, поэтому делаю шаг в гостиную и мрачно спрашиваю:

— Где все?