— А я не шестерка.
— Конечно, — согласился инспектор.
— Стаж заработал, выпиваю по норме… Мой нос их не касаем. Он на сосульку не похож.
— Ни грамма, — искренне подтвердил инспектор, потому что нос больше походил на гибрид огурца с баклажаном.
— После газетного позору начальник придумал такой приказ: «Закаблука уволить вовсе». Профсоюз меня защитил.
— А за что уволить-то?
— Выпиваю, мол, в сене да курю…
Петельников встал, создавая вторую паузу. Он прошелся по дежурке. Графин с водой, свежие газеты, неполитые цветы… На стенах висят правила по технике безопасности и картина неизвестного художника — коровы на лугу. Инспектор постоял разминая ноги ритмичным покачиванием тела. Засада… Кто сказал, что выжидают только в засадах? На допросе тоже выжидают. В засаде ждешь человека, на допросе — признания. Что-то Закаблук знал, поэтому и ухмыльнулся.
— Семен Иваныч, давай откровенно, а?
— Ты мне не сродственник.
— Я тоже скажу откровенно, а?
— Послушать могу…
— Если откровенно, то тебя, Семен Иваныч, нужно гнать с комбината немедля к едрене бабушке.
Закаблук изумленно повел носом. Его глазки, застеленные неведомой дымкой, прозрачно остекленели.
— Это за чего же?
Инспектор стремительно двинул к нему стул, прижавшись плечом к его плечу:
— Сколько ты за десять лет съел государственных бычков?
— Я не волк…
— В виде вареного мяса и в форме копченой колбасы, а?
— После еды к весам не хожу.
— Наверное, стадо сжевал, а? Ешь казенных быков, работаешь десять лет бригадиром… И что?
— А что?
— Приходит посторонняя баба и спасает бычков от падежа. Не позор ли? Думаешь, начальник выхлопотал тебе выговорешник за пьянство? За то, что опозорил комбинат на всю страну.
— Он самолично сказал?
— Да об этом весь комбинат говорит! Что там комбинат… В министерстве колбасной промышленности шушукаются. Мол, Закаблук-то с этой бабой-то не вместе ли сработали…
— На фиг такой график, — разозлился бывший бригадир.
Лицо налилось кровью, но стало не красным, а каким-то сизым, припорошенным белым налетом. Нос вроде бы увеличился, ошалело раздуваясь от воздуха, который Закаблук втягивал бесконечно и не выдыхал, девая его неизвестно куда.
— И что обидно, Семен Иваныч… Помогла бы она бычкам лекарством, уходом, какими-нибудь витаминами. А то ведь взглядом, как деревенская колдунья.
— Ни хрена не взглядом! — окончательно рассвирепел Закаблук. — Глаза не вилы, в бок не колют.
— А чем же? — тоже вроде бы распаляясь, крикнул инспектор.
Теперь Закаблук придвинулся к нему плотней, наступая плечом и узким, прямо-таки бодливым лбом. Нос подъехал к лицу инспектора, как утка подплыла.
— Примечаешь на физиономии отметину?
На его скуле проглядывался уже пожелтевший овал.
— Да, бывший синячок.
— Бык угостил.
— За что?
— Корм ему задавал. Я чуть коньки не отбросил. А у меня в бригаде баб полно. Визжат на весь комбинат.
— Что ж это за быки?
— Привезли такой гурт. Злющие, с кольцами в носу. За ставку-то рисковать жизнью. Понимаешь ход моей обиды?
Инспектор задумчиво вытащил сигаретку, позабыв, что он не курящий. Осталось задать последний вопрос, контрольный, чтобы проверить свою догадку:
— Ну, и не кормили?
— Рисковать-то своими потрохами…
— Что потом?
— Какие подохли, какие отощали. А когда пришла эта, телетюпка, бычков-то других пригнали, небодучих.
Петельников таки закурил, уже не ради беседы — для себя. Вечером идти в бассейн — там выдохнет весь никотин. Неужели разозлился? Неужели из-за бычков?
— Сколько подохло-то?
— Не считал.
— Семен Иваныч, а какой у вас тут самый дешевый продукт?
— Студень из хрящей да хвостов.
— Знаешь, чего я сейчас попрошу у директора?
— Палочку копченой колбасы, — расцвел Закаблук.
— Нет, я попрошу истолочь тебя на студень.
Из дневника следователя
. Есть люди, вроде Калязиной, у которых запечатана душа. Чем, кем и зачем — не знаю, но этому нет ни смысла, ни оправдания. Допустим, этой душою никто в свое время не занялся. Но ведь на нее ежедневно и ежечастно жизнь льет свою благую влагу. Люди своими хорошими черточками, дети своей непосредственностью, цветы и травы своей красотой, солнце своими лучами…Поэтому неправда, что ее некому распечатать. Не хотят, — она же запечатана.