Долгое дело

— Не-ет, я по мелочам. Утром небольшая зарядка, кожу лица парю над кострюлей, сплю без подушки…

— Зачем без подушки?

— Чтобы шея стала длиннее.

— А я вот сплю на двух подушках, — сказала Калязина вроде бы по секрету. — И знаешь почему? Чтобы шея была короче.

— Зачем… короче? — отважилась Вера на вопрос.

— Чтобы не высовываться.

Может быть, она решилась бы и на второй вопрос, но принесли мороженое.

Бокал шампанского Калязина поставила перед ней, а себе придвинула маленький графинчик, похожий на колбу с каким-то сиреневым ликером. Налив его в незаметную рюмку, Аделаида Сергеевна пригубила одновременно с вопросом:

— Ну и что ты из себя представляешь?

Вера тоже хотела отпить, но вопрос отбросил ее от бокала.

— Я? Простой человек…

Из кармана жакета Калязина достала неожиданно крупный блокнот с пришпиленной к нему японской авторучкой. Отодвинув рюмку, она не спеша записала: «Когда мне кто-нибудь говорит, что он человек простой, то я знаю жди сложностей».

— Расскажи о себе, — велела Калязина, берясь за графин, потому что пригубленная рюмка оказалась пустой.

Помада, видимо, польская, но наложена чрезмерно, без вкуса. Веки подсинила, а ей бы пошли зеленоватые, к осветленным волосам.

— Кончила педагогический институт, преподавала в школе биологию. Неспособная я, что ли, к этому делу… Плохо шло. А потом неприятность. Попросила я одного лоботряса выйти вон. Он собрал портфель и, проходя мимо открытого окна, выпрыгнул в него. Третий этаж. Его увезли в больницу, а меня чуть не судили.

— Это они могут, — вставила Калязина меж рюмками.

— Ну, я уволилась. А потом работала у Германа Борисовича машинисткой.

— И чего ушла?

— Заработок небольшой, работа нудная…

В ушах золотые тяжелые серьги-бомбошки. Дорого, но безвкусно. На пальце толстенное кольцо дутого золота. На другом пальце грубый перстень, но камень натуральный. Вкуса бы ей, вкуса.

— Извини, милочка, но одета ты не на зарплату машинистки.

Вера краснела медленно, натужно, словно поднимала незримую тяжесть. Калязина ждала, не пытаясь ни помочь ей новым вопросом, ни смягчить брошенных слов.

— Я была замужем. Остатки прежней роскоши…

Под ее растерянным взглядом Калязина открыла блокнот и красиво вывела на скользкой бумаге: «Самая в ней навязчивая черта — скромность».

Вера шевельнула губами, не решаясь на звук.

— Нет, милочка, не про тебя. С мужем-то отчего разошлась?

— Так… По согласию.

Вера торопливо выпила шампанское, будто спасалась от вопросов.

Слегка жеманится, но вино у нее идет легко, без горечи и поморщиваний. Раньше пивала. От дыма не воротится, тянет воздух со вкусом — носик хоть и маленький, а ноздри трепещут. По соглашению… Небось муж поймал ее за шалостями с молодцом.

— Кури, — Аделаида Сергеевна придвинула пачку.

Вера закурила сразу и умеючи. От вина, от сигареты она глянула на Калязину смелее, ожидая других вопросов, еще более неожиданных.

— Любишь пожить, а?

— Люблю, — выразительно призналась Вера, зажмурив глаза: так любит.

— А не везет.

— Не везет. — Теперь Вера сделала глаза донельзя широкими: так не везет.

— И почему?

— Родилась не в счастливой сорочке.

— Ну, милая, нельзя зависеть от нижнего белья.

— Вроде бы не хуже других…

— Лучше других. Природа наделила тебя заметной внешностью тебе же во вред.

— Почему… во вред?

— Носить красоту, милочка, непросто. Как норковое манто: в шкафу висеть не оставишь и в гардероб не сдашь. Если сама про красоту забудешь, то мужики напомнят. Да ты знаешь, каково тебе по улице идти. Небось ребята шеи выворачивают. Вот психика твоя и надламывается. Поэтому, милочка, среди красавиц нет ни ученых, ни умных, ни счастливых.

— Не такая я уж и красавица, — томно ответила Вера, скосив глаза на соседний столик, где сидели разгулявшиеся молодые люди в обществе коньячных бутылок.

Тебе, милочка, хватило. Герман Борисович от тебя избавился лишь потому, что держать любовницу под боком стало неудобно. Щечки разрумянились, серьги заиграли, глазки осмелели… От разговора, от шампанского или от близости молодых разгулявшихся людей?

— Дети, родственники есть?

— Живу одна, как птичка.

— Квартирные условия?

— Однокомнатная, отдельная.

— Телефон есть?

— Разумеется.

— С законом не конфликтовала?

— Из-за чего?

— Мало ли — тунеядствовала, чего-нибудь склептоманила, не там улицу перешла.

— В этом отношении я выше. — Вера дернула плечиком, как бы стряхивая все подозрения.

Калязина раскрыла блокнот, которого Вера теперь не испугалась, и проскользила пером, как проехалась по бумаге: «Женщина, очарованная собственной глупостью. Но мне такая и нужна».

— Ну что ж, я отвергла три кандидатуры. Герман Борисович Пинский уважаемый в городе психиатр. На его рекомендацию я полагаюсь. С завтрашнего дня вы будете зачислены в качестве моей ассистентки.

Вера вдруг испугалась:

— Аделаида Сергеевна, я не знаю вашей работы.

— Милочка, я ценю не знания, а преданность.

Из дневника следователя. Есть люди, которые при слове «мещанство» болезненно морщатся. Какое, мол, мещанство, откуда оно, что это такое, да у вас старомодные взгляды…