Долгое дело

Они друг другу улыбались. Петельников открыто, поскольку разговор шел откровенный. Она с нестерпимой любезностью, сквозь которую, как сквозь неплотную занавеску, совиным взглядом зыркало желание узнать, что сталось с Рябининым.

— Какой же смысл хлопать пустым патроном?

— Та дрянь хотела Рябинина запугать.

— А вы ее поймаете?

— Вот я и хожу тут…

— Да, вы остроумнее Рябинина, — окончательно решила она, так и не отведя глаз, не моргнув и не покраснев. — Извините, я заболталась, а работа ждет. Сейчас принесу стульчик.

— Зачем?

— Для вашего товарища, который будет сидеть у этой двери…

Из дневника следователя (на отдельном листке). Человек устроен сложно и тонко. И выпущен в мир, где все устроено просто и грубо.

Добровольная исповедь. Петельников запугивал намеками. Если пугаться, то не надо ходить купаться…

Юристы убеждены, что преступник — трус. Чтобы пойти на преступление, нужно перешагнуть через мораль толпы, не бояться наказания. На это не каждый пойдет, — тут без смелости ничего не выйдет. Рассудите сами: неужели стоять у станка требуется смелости больше, чем залезть в квартиру? Неужели ходить на службу нужна смелость, а забраться в чужой карман не нужна? А залезть в магазин, где и сторож с ружьем, и сигнализация? А напасть на человека, который, может быть, сильнее его в два раза? Нет, преступник смел.

Так и вижу рябининскую улыбочку, который тут бы мне добавил: «Но подл».

Антимонин не любил уголовных дел, требующих оперативности, а говоря проще, спешки, разъездов и той суматохи, которая пыльным столбом крутится вокруг так называемых актуальных дел. Его привлекали дела солидные, долгие, многотомные, с отсрочками, со множеством экспертиз, — дела, которые звались «хозяйственными». У него и теперь было подобное дело — вот подшил пятый том. И вдруг вчерашний звонок начальника следственного отдела. Включиться в проверку заявления о взятке. Кто-то говорил, что Рябинин с закидонами. Кто-то говорил, что толковый. Кто-то говорил, что зануда. А кто-то, вроде бы Беспалов, говорил, что из Рябинина вышел бы хороший старший следователь. Впрочем, ему начхать: доложит заместителю прокурора города и спихнет кому-то из коллег.

В дверь постучали.

— Не принимаю! — крикнул Антимонин.

Свои не стучат, никого не вызывал, а для посторонних нет времени. Но все-таки вошли, тихо и пугливо, как входят кошки, неуверенные в реакции хозяина. Маленькая женщина в мягкой шерстяной кофточке. Таких женщин Антимонин определял за версту. Жалобщица, хлопочет за мужа.

— Вам кого? — спросил Антимонин тем отстраняющим тоном, который не оставляет никакой надежды на разговор.

— Старшего следователя Антимонина…

— Да, я.

— Хочу узнать о муже…

— В приемную, гражданка, в приемную.

Антимонин не любил людей, которые шли жаловаться, считая их сутягами и склочниками.

— Вчера вы были вежливее…

— Вчера?

— Да, у меня на квартире.

Антимонин блеснул очками в модной почти квадратной оправе — он слегка откидывал голову, отчего стекла иногда сверкали коротким лучом. Перед ним стояла невзрачная девушка в какой-то странной, дрожащей позе. Он ее видит впервые. Шантажистка? Это любопытно.

— Так вы утверждаете, что вчера я был у вас? — улыбнулся Антимонин, показывая золотые зубы.

— Я жена Рябинина.

— О, извините, не узнал.

Боже, да он ее дома и не видел. Что в нем блестит? Он же не в мундире. Нужно было дождаться Вадима. Боже, с чего начинать, что говорить, чтобы не сделать Сергею хуже? Этот блесткий человек вчера писал протокол и считал деньги…

— Да вы садитесь. Чем могу служить?

— Я хочу сделать официальное заявление.

— Пожалуйста, слушаю вас.

Старший следователь пошевелил пальцами бумаги, как бы показывая, что они под руками и дело за ее официальным заявлением.

— Деньги в книгу спрятала я.

— Зачем? — спросил Антимонин заигравшим голосом и как-то расправил плечи, словно за спиной у него были крылья, которые сейчас ему понадобятся.

— Копила на телевизор.

— У вас до сих пор нет телевизора?

— Сергей был против.

— Почему?

— Считает телевизор лишь информатором.

— И хорошо.

— Он считает, что телевидение не трогает сердца, а потому и не развивает личность.

— Оригинально. Но ведь информация — это развитие.

— Сергей говорит, что обилие информации вредит творчеству.

— Оригинально, — заключил Антимонин, разглядывая ее, словно всю эту теорию придумала она.