Долгое дело

Рябинин вдруг огляделся в своем маленьком кабинете, словно что-то потерял. Вопросы, у него кончились вопросы, да их и не было, кроме двух. Он надеялся на импровизацию, которая почти всегда удавалась. Но не с Калязиной.

— Вас не удивила проверка алиби? Вы не интересуетесь, зачем вас пригласили? — вдруг спросил он.

— Я знаю.

— Ну и зачем?

— Какой-нибудь пустяк.

— По пустякам я не вызываю.

— А по серьезным преступлениям повесткой не вызывают.

— Как же?

— А то вы не знаете, — улыбнулась она спокойнейшей улыбкой. — Хватают на месте преступления, забирают дома, задерживают на работе…

— Да, убийцу, — согласился Рябинин и, впершись давящим взглядом в ее глаза, во мрак ее зрачков, добавил стихшим голосом: — А в случае, например, кражи бриллианта вызывают повесткой.

Мрак зрачков не дрогнул, да он этого дрожания и не рассмотрел бы… Не убежал ее взгляд, не шевельнулись губы, и не легла на лоб испарина… Тень, по щекам скатилась странная, не темная, но все-таки тень — как птица пролетела за окном. И он вспомнил такую же тень и ту же мысль о заоконной птице во время первого ее допроса — тогда Калязина говорила про шубу…

Она! Она украла и шубу, и бриллиант.

— Не понимаю вашего странного примера, — почти жеманно сказала Калязина, равнодушно отворачиваясь.

Столько спокойствия. Откуда оно? Почему? Неужели возможно быть спокойным, совершив тяжкое преступление?

И все-таки был у него один хороший вопрос:

— Скажите, шестнадцатого июня вы заходили в ювелирный магазин?

— Нет не заходила.

Хорошо. Сейчас он запротоколирует ее ответ. Очень хорошо. Если бы она призналась в посещении магазина, то поиск свидетелей становился бы бесполезным. «Да, была. Да, бриллиант смотрела. Ну и что?» А теперь свидетель, если таковой отыщется, уличит ее во лжи. «Как не были, когда я вас видел». Нет, она не умная — она хитрая.

И промелькнуло, исчезая…

…Хитрость — признак умишка. Простота — признак ума…

Рябинин отрешенно глянул в протокол, силясь что-то додумать или вспомнить.

И промелькнуло вослед, исчезая…

…Простота — зеркало души. Хитрость — зеркало душонки…

Был у него еще один вопрос, глупый: «Скажите, пожалуйста, это вы украли бриллиант в ювелирном магазине?»

— Прочтите…

Она спокойно — все спокойно — подписала текст и лениво потянулась за шляпой.

— До свидания, — попрощался Рябинин.

— Не за что, — ответила Калязина.

— Как?

— Извините, мне показалось, что вы сказали «Спасибо за визит».

И пошла к двери.

Пораженный Рябинин — не словесным фокусом — смотрел ей вслед… Спина, темная спина. Палевая, воздушная кофточка была мокрой от пота. Равнодушная Калязина… Да весь допрос она потела от страха! Она, это она украла бриллиант и погубила Пленникову. Остается лишь доказать.

Из дневника следователя. Все-таки Калязина опять ушла от правосудия. Пока нет доказательств. И все-таки она неумная.

Я все больше убеждаюсь, что нет людей плохих — есть люди неумные. И все больше прихожу к мысли, что умная личность всегда добра. Когда слышу, что такой-то умен, но плохой человек, я уже знаю, какие качества приняли за его ум: способности, или хитрость, или знания… Но только не ум! Ум — явление социальное и положительное. Он понимает в жизни те сокровенные тайны… Пусть не понимает — их, может быть, и самому умному не понять, — но хотя бы догадывается, хоть чувствует, и уже это делает его добрым. Ибо, прикоснувшись мыслью, допустим, к тайне смерти, как потом можно ненавидеть какого-нибудь человека, может быть, того самого, к которому завтра эта тайна прикоснется уже не мыслью, а своим подвальным холодом? Да жалеть нужно его, их, людей. А всякая доброта из жалости.

Поэтому я все больше убеждаюсь, что нет людей плохих — есть люди неумные. Всем плохим, что есть в человеке, он обязан собственной глупости. Или так: всем плохим в себе человек обязан глупости. Ну прямо афоризм.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Добровольная исповедь. Если бог меня не убережет и ваши старания, товарищи правоведы, увенчаются успехом, прошу эту исповедь приложить к протоколу допроса. Я знаю, как вы допрашиваете. Теперешним следователям не до исповедей, вы не Кони и не Плевако. А у преступников всех времен и народов есть одно желание — выговориться, чтобы его поняли. Не думаю, чтобы на юридическом факультете был семинар на тему «Исповедь преступника». Поэтому и пишу.

На коленях Петельникова лежала не то сумка, не то портфель без ручки, не то громадный бумажник из темно-кремовой кожи с десятком молний, секущих ее вдоль и поперек.

— Из крокодиловой. — Инспектор перехватил его взгляд.

— Не зеленая же, — усомнился Рябинин.

— Крокодил пожилой.

— Интересно, что может лежать в такой шикарной сумке?