Долгое отступление

«Неравенство стало более заметным из-за пандемии», — констатируют швейцарские экономисты Ханс Бауман и Роберт Флудер[256]. То же самое отмечает и российский политолог Константин Гаазе: «…пандемия пересобрала социальное время таким образом, что контраст между образом жизни богатых и бедных теперь снова станет визуально нарочитым, как и во времена гонений на праздность»[257]. С одной стороны, сопоставление жизни богатых и бедных порождает эффект «эстетического шока»[258]. А с другой стороны, это совершенно конкретный социальный и бытовой контраст: «Тех, у кого есть имение, чтобы пересидеть на удаленке очередной карантин, и тех, у кого есть 40 метров на семью для того же самого. Тех, кто может летать по миру в биологически безопасных дорогих и комфортных самолетах, и тех, кто будет копить на бензин, чтобы раз в несколько лет съездить в дорожное путешествие на машине, которая эти несколько лет будет стоять в гараже, потому что по работе ездить больше никуда не надо. Тех, у кого есть профессиональная прислуга, и тех, кто доплачивает соседям за присмотр за детьми»[259]. Средний класс относительно благополучных стран в одночасье осознал себя если и не пролетариатом, то, во всяком случае, ущемленным в правах социальным слоем, остро ощущающим масштабы неравенства.

Осознание масштабов социального кризиса стало почти всеобщим, затрагивая как экспертов и политиков, так и обывателей. Главной особенностью всемирной пандемии 2020–2021 годов «является именно то, что весь мир одновременно оказался не только направленным не в том направлении, но и осознающим это», писал израильский философ Йогель Регев в сборнике, посвященном социальным и культурно-психологическим эффектам ковида[260]. Иными словами, меры, принятые властью в самых разных странах, повсюду вызвали сомнение в адекватности правящего класса и его способности в принципе реагировать на вызовы нового времени. И не только потому, что меры были неэффективны (часто они отражали неспособность элит предложить что-либо более эффективное в сложившихся обстоятельствах), но в первую очередь потому, что актуализировали и обосновали давно уже копившиеся в обществе сомнения и недовольство. Провозглашенный Маргарет Тэтчер в начале 1980-х принцип «Альтернативы не существует» вызвал всеобщее несогласие именно в тот момент, когда у правительств и господствующих элит и в самом деле не было краткосрочной альтернативы — другое дело, что причиной тому оказались их предшествующие решения, создавшие непреодолимую колею институциональных, системных и экономических ограничений. Разрушив общедоступную систему здравоохранения в процессе демонтажа социального государства, правящие классы большинства стран мира оказались перед лицом ситуации, когда просто не могли на организационном уровне противопоставить пандемии ничего кроме карантинов, локдаунов, запретов и ограничений, а на экономическом — кроме панической раздачи денег. Попытка Швеции найти какой-то особый путь нерепрессивной борьбы с ковидом захлебнулась в условиях вынужденной изоляции. Особняком стоит в данном случае лишь Россия, правительство которой умудрилось довести ситуацию до абсурда, объявив локдаун, но не выделив серьезных денежных компенсаций для населения, а затем заменив антипандемические меры политическими запретами и репрессиями.

Главной проблемой пандемии оказалась, таким образом, не сама болезнь, а состояние систем здравоохранения и самих обществ, неготовность государств оказывать поддержку собственным гражданам в не столь уж и чрезвычайных обстоятельствах. «Ковидный кризис в очередной раз показал значение социальных услуг», — отмечают цитировавшиеся выше швейцарские экономисты. Из-за событий 2020–2021 годов в порядок дня встает вопрос о возвращении этих услуг под контроль местных властей (Rekommumalisierung) и создании «локальных экономик всеобщего благосостояния» (lokaler gemeinwohlorientierter Oekonomien)[261]. Вопрос в том, как это сделать, кто и почему этому мешает? Демонтаж социального государства произошел не просто так, он отражал изменившийся баланс сил в развитых буржуазных обществах и соответствовал потребностям капитала.

То, что результаты неолиберальных контрреформ оказались плачевными для большей части общества и в любом случае не соответствовали идеологическим обещаниям, с помощью которых их обосновывали, не имеет в данном случае никакого значения. Более того, объективная общественная потребность в определенных решениях не означает, что они будут реализованы, если им противостоит сложившаяся структура господствующих интересов. Реализация назревших преобразований не только не происходит автоматически, «сама собой», в силу «естественного хода вещей», но, напротив, требует активной политической борьбы. Другой вопрос, что шансы на успех в этой борьбе зависят не только от решимости, героизма или компетентности участников событий, но и от объективных условий, в которых события разворачиваются.

КРИЗИС ВЕРХОВ