Долгое отступление

Адресная помощь, оказываемая специфическим группам, не только не решала общих вопросов воспроизводства общества, но и создавала новые диспропорции. Вместо того чтобы вложить деньги в развертывание системы здравоохранения, власти повсюду проводили разовые мероприятия, не дававшие долгосрочного эффекта. Вместо того чтобы, опираясь на возможности общественного сектора, укреплять службы социальной помощи, создавать новые рабочие места для гибкой замены заболевающих или нуждающихся в домашней изоляции сотрудников, они предпочитали закрывать бизнесы, лишая людей средств к существованию. Препятствием для принятия рациональных решений были не отсутствие компетентности или информированности, а интересы правящего класса и приближенных к власти элит (олигархических в России, финансовых на Западе). Перераспределение средств проводилось в первую очередь в пользу сильнейших групп интересов и в ущерб более слабым (но более многочисленным). Итогом оказалось повсеместное отчуждение между государством и массами народа в тот самый момент, когда они теоретически в наибольшей степени должны были бы нуждаться друг в друге.

По ходу событий массы неминуемо втягивались в политику, но по-прежнему не готовы были ни сформулировать свои требования, ни организоваться в новую политическую силу, ни даже найти слова, позволяющие им адекватно выразить собственные потребности и надежды.

Для социальных низов происходящее создало острую потребность в «восстановлении справедливости». Этот запрос, принимавший разные формы, от оправдания обществом массовых бунтов и погромов в Соединенных Штатах, до «конвоя свободы» в Канаде, Новой Зеландии и Австралии и внезапного роста осознанной потребности в демократии в России, Белоруссии и Казахстане, оказался повсеместным проявлением общего принципа, сформулированного Лениным: «низы не хотят».

КОНСПИРОЛОГИЯ

В условиях, когда марксистская мысль, как и традиция либерального рационализма, была в значительной мере дискредитированы их собственными носителями, протест против политики верхов то и дело выражал себя в принципиально неадекватной форме на языке конспирологии.

Борьба с коронавирусом, сопровождавшаяся масштабным ростом «полицейщины», способствовала распространению всевозможных теорий заговора. Поскольку в самых разных странах правительства, не сговариваясь, вводили одинаковые запреты и меры по контролю за населением, возникало ощущение, что кто-то это централизованно координирует, а вирус был специально придуман, дабы создать «цифровой концлагерь», установить «новый тоталитаризм» и запугать простых людей.

Илья Яблоков, написавший развернутое исследование о конспирологических теориях, используемых российской элитой, констатирует, что подобные взгляды получили наибольшее распространение в двух столь разных странах, как Соединенные Штаты Америки и Россия, однако не предлагает ответа на вопрос, почему все сложилось именно так. Между тем связь далеко не случайна[263]. И в той и в другой стране массовая политическая культура в XXI веке сложилась под воздействием антикоммунизма. Правда, исторические условия для торжества антикоммунизма были в двух случаях не просто разными, но и прямо противоположными: в США речь шла о защите американского образа жизни от внешней угрозы, в России — о преодолении советского прошлого. Тем не менее последствия этих идеологических процессов оказались на удивление схожими.

Распространенность конспирологических интерпретаций политических и даже хозяйственных событий, а главное — готовность людей всерьез их воспринимать свидетельствуют о слабости или об упадке социального знания в обществе. Разумеется, в реальной политике есть и заговоры, и закулисные интриги и тайные организации. Но они «ответственны» лишь за ничтожную часть происходящих процессов, а главное — их эффективность и успешность ограничены объективным соотношением сил в обществе, существующими институтами и социально-экономическими условиями. Парадоксальным образом именно однотипность реакции элит на внешние вызовы свидетельствует о стихийности происходящего процесса: централизованное управление должно было оказаться гораздо более вариативным либо столкнулось бы с серьезной проблемой трансляции единого сигнала в самых разных средах и бюрократических системах. Напротив, интуитивно единообразная реакция элит самых разных, часто враждующих стран свидетельствовала о своего рода успехе глобализации: правящие группы во всем мире стали если и не однородными, то однотипными. И руководствовались одними и теми же политическими инстинктами.