Долгое отступление

Как всегда во время масштабного кризиса, резкое изменение ситуации обострило и выявило копившиеся в течение долгого времени противоречия, включая и противоречия внутри правящего класса и самого аппарата власти. Именно этот раскол в элитах создает потенциал для радикальных общественных и политических перемен, но этот потенциал на первых порах не может быть реализован из-за того, что не сложился «коллективный субъект» преобразований, новый исторический блок. В результате противостоящие и борющиеся между собой элитные группировки на какое-то время остались предоставлены сами себе и их конфликты разрешались без участия масс.

Высшие эшелоны власти, временно утратившие контроль над ситуацией в пользу полицейских структур, региональных властей и руководителей санитарно-медицинского аппарата, пытались по мере отступления вируса вернуть свои позиции, но наталкивались на упорное сопротивление. В США и Канаде это выразилось во взаимных претензиях федеральной власти и штатов, в Великобритании местные власти просто вводили собственные постановления, игнорируя правительство в Лондоне (причем так поступали не только шотландские сепаратисты, но и многие вполне лояльные регионы Англии), а в России президентская администрация, сперва передоверив некоторые полномочия регионам, тут же переложила на губернаторов ответственность за принимаемые решения.

Однако еще более значимым, чем конфликты внутри аппарата власти, стало стремительно и повсеместно растущее недоверие к официальной пропаганде, доминирующим массмедиа и вообще любым элитам — корпоративным, политическим, информационным или интеллектуальным. Наступил, пользуясь терминологией В. И. Ленина, глобальный кризис верхов.

Как известно, Ленин в работе «Крах II Интернационала» перечислил три признака революционной ситуации:

«1. Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис „верхов“, кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы „низы не хотели“, а требуется еще, чтобы „верхи не могли“ жить по-старому.

2. Обострение выше обычного нужды и бедствий угнетенных классов.

3. Значительное повышение в силу указанных причин активности масс, в „мирную“ эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими „верхами“, к самостоятельному историческому выступлению»[262].

В этой постоянно цитируемой (и ставшей уже почти банальной) формуле очень важны именно последние слова: правящие круги сами создают новые условия, подталкивающие низы общества к самостоятельным общественно-политическим действиям. Конечно, в отличие от военных мобилизаций 1914 года, карантинные меры, спровоцированные пандемией ковида, не соединяли воедино огромные массы народа, а наоборот, разделяли их. Многочисленные запреты, локдаун, введение специальных пропусков, противопоставление друг другу привитых и непривитых граждан — все это создавало своего рода новую сегрегацию, причем границы групп, а также длительность запретов не только оставались неясными, но и произвольно изменялись по решению бюрократии. Но это разделение, в свою очередь, вызвало потребность в возвращении масс на улицы.

Массовые протесты прокатились по большинству европейских стран, а затем достигли кульминации в Канаде, где водители-дальнобойщики, недовольные политикой премьера Джастина Трюдо, организовали масштабный протест, к которому последовательно присоединялись фермеры, дорожные и строительные рабочие, индейцы, рыбаки, лесорубы и мелкий бизнес. Связь работников и работодателей была ослаблена карантином, а связь с государством, которая должна была бы усиливаться благодаря получению компенсационных выплат, обернулась взаимными претензиями народа и бюрократии: граждане жаловались на недостаточность помощи, а чиновники — на несоблюдение гражданами их (часто заведомо невыполнимых) предписаний.