Долгое прощание

«До полнолуния осталось четыре дня, и на стене блик лунного света. Он смотрит на меня, как большой белый слепой глаз, стенной глаз. Дурацкая шутка! Глупая метафора. Писатель должен все как-то по-другому видеть. Моя головая пенится, как сливки, но она не такая вкусная. Опять метафора. Меня тошнит, когда я просто думаю об этом безумном балагане. Все равно меня вырвет. Не торопите меня! Дайте мне время! Червь в моем животе копошится, копошится, копошится.

В кровати мне лучше, но под кроватью сидит черный зверь. Этот черный зверь ворочается, поднимает шум и стучит снизу по кровати. Тогда я испускаю крик, который слышен только мне. Там нет того, чего я должен бояться, и я не боюсь, однако я должен лежать на кровати. Черный зверь снизу стучит в нее, и меня тошнит. Это мне гораздо противней всех других мерзких дел, какие я делал.

Я грязный, я небритый. Мои руки дрожат, я потею. Я сам чувствую, как плохо от меня пахнет. Рубашка под мышками мокрая, и на груди, и на спине. Рукава мокрые в локтях. Бокал на столе пустой. Теперь я должен наливать себе обеими руками. Может быть, я сумею сделать глоток из бутылки, чтобы придать себе сил.

Первые два-три дня это очень хорошо, но потом отвратно. Мучаешься, потом выпиваешь немного и некоторое время чувствуешь себя лучше, однако плата эта делается все выше. Наконец, наступает момент, когда остается одно плохое. Тогда звонишь Веррингеру. Но больше нет Веррингера, он уехал на Кубу или мертв. Королева его убила. Бедный старина Веррингер, какая участь, умереть с королевой в постели – с королевой! Давай, Роджер, вставай и уходи куда-нибудь. Куда-нибудь, где мы еще не были и откуда мы не вернемся, если побываем там.

Поднимись и выпей чего-нибудь! Все остальное уже поздно делать.

Ну вот, я налил. Держал обеими руками. Даже налил в бокал. Не пролил ни капли. Смогу ли я теперь удержать рвоту? Лучше добавить немного воды. Теперь осторожно поднять. Осторожно. Дружище, как я потею. Теперь вверх по лестнице. Может быть, выпить чистого на дорожку? Нет? Ну, как тебе угодно. Лучше захвачу его наверх. Если мне удастся поднять его наверх, я заслужу похвалу. Благодарность самому себе, Я очень люблю себя, и что самое приятное в этом – никаких соперников».

Дальше следовал пропуск, потом снова текст: «Быть наверху и спуститься. Наверху мне не нравится. Когда я стою, мое сердце трепыхается. Но я снова сажусь за пишущую машинку. Что за волшебство – это подсознание! Если бы оно работало равномерно, так, как мне нужно! Наверху тоже был лунный свет.

Она спит на боку и не издает никаких звуков. Колени согнуты. Слишком тихо, мне кажется. Во сне всегда издают какие-то звуки. Возможно, она не спит, а только старается заснуть. Если я подойду поближе, то узнаю. Наверно, придется нагнуться. Один глаз у нее открыт или нет? Увидела она меня или нет? Нет. Она села бы и сказала: „Тебе плохо, дорогой?” Да, мне плохо, дорогая, но не думай об этом, любимая, потому что плохо мне, а не тебе. Спи спокойно и крепко, и пусть никакая грязь не перейдет от меня к тебе, пусть не приблизится к тебе ничего грязного и злого.

Я добрался до нижнего этажа, добрался до кабинета и до кушетки. Теперь подожду, когда успокоится сердце. Бутылка стоит наготове. Одно можно сказать про порядки Эдов – бутылка всегда стоит наготове.

Я даю слишком много денег Канди. Это ошибка. С самого начала дал ему много денег, и вскоре он открыл счет в банке. Ну а когда у человека много денег, он считает, что может получить их еще больше. Вероятно, это в порядке вещей. Возможно, я должен убить стервеца с блестящими глазами. Из-за меня погиб хороший человек, так почему бы не погибнуть мокрице в белом пиджаке?

Забудем Канди! Всегда есть возможность затупить иголку. Но другого я не забуду. Он зеленым огнем врезался в мою жизнь.

Надо позвонить. Я теряю самообладание. Чувствую, как дергаются нервы, дергаются, дергаются. Дела мои плохи.

О чем я, собственно, пишу? Что я хочу построить из своих мыслей? Надо позвонить по телефону! Сейчас же позвонить! Будет очень плохо, очень, очень…»

На этом все кончалось. Я сложил листки и сунул их в карман пиджака. Потом широко открыл дверь и вышел на террасу. Луна светила немного тускло, но все же в Айдл-Валлей было лето, а лето хорошее время года.

Я стоял и смотрел на неподвижно блестящее озеро, раздумывал и отдыхал. Вдруг я услышал выстрел.

Глава 28

Обе двери с галереи в освещенные спальни теперь были открыты. В ее спальне никого не было. Из комнаты Роджера слышался шум борьбы. Я вошел туда и увидел Эйлин, нагнувшуюся над кроватью и борющуюся с Роджером. Две руки – мужская и женская – вцепились в оружие.

Роджер сидел на кровати, нагнувшись вперед. На Эйлин был голубой халат, волосы ее падали на лицо. Она вцепилась обеими руками в револьвер и вырвала его. Я удивился ее силе, хотя у Роджера был сонный вид. Он пригнулся, сверкая глазами и задыхаясь. Эйлин отступила от него и наткнулась на меня.

Она прислонилась ко мне, прижимая револьвер к себе. Рыдания сотрясали ее. Я обнял ее за плечи и взял револьвер.