И ещё уверенность их была в мощи своего нового камнемётного оружия. А так же невиданной силы огня, которую маньчжуры с успехом применяли против, как казалось им, диких монголов.
Но только злее становился Чингиз Хан от их непокорности и всё больше потом лютовал в уже захваченном городе. Не спасла Маньчжурию и знаменитая Великая стена, которая должна была защитить страну от злых врагов из степи.
Великий монгол не стал её брать штурмом, а успешно пустил свои конные орды в обход стены. Чем всех маньчжурских стратегов несказанно удивил. А именно своей дикой и хищной простотой мышления и решения, порой неразрешимых для всех задач. И при всём этом, скрытой, особой остротой глубины мышления. И ещё своей быстрой реакцией, так красиво сочетающейся с упорством и выдержкой. Потратил он чуть больше времени, зато сохранил все свои силы для основного удара по живым силам противника. А не по их каменным трущобам, где он, несомненно, увяз бы и в конечном итоге погиб. Таким образом, великий полководец навечно развеял вечный миф о неприступности Великой стены. И самого великого Пекина.
И потому всегда поставляла ему покорённая Маньчжурия в избытке своих воинов и простых рабов. А так же новое, различных видов оружие, в том числе и огненное.
Преуспели они в этом деле, тут ничего не скажешь. Ведь маньчжурам не было равных в мире по изготовлению различных фейерверков и, если можно так сказать, то в том числе и военных. Хотя всё это и странно звучит. Но уже тогда им было под силу шутя сжечь любой осаждённый многотысячный город врага дотла. И устроить невиданный фейерверк, с размахом во всё небо.
В Маньчжурии в избытке находились для этого и подготовленные люди, и технические средства. Чем и не замедлил тогда воспользоваться Великий Чингиз Хан.
И вот снова придвинулись «дикие орды», теперь уже казаков к Пекину. Похоже, что в истории всё повторяется и все её кошмарные ужасы тоже. Даже, как призрак давно умершего Чингиз Хана и его новое пришествие. Не стали русские войска штурмовать укреплённый Пекин, дорого обошлась бы эта вся затея нашим солдатам и казакам. И что самое страшное, большой кровью.
Сунулись, было, и наши союзники туда, но маньчжуры столько солдат их там положили, что у них сразу же пропала охота туда лезть первыми. В этот гиблый, для них, каменный мешок, хотя приманка того стоила. На их общем совете решено было это почётное право предоставить русским войскам. А сами союзники, потом уже, поддержат их начатое наступление. Как говорится у русских, дорога будет ложка к обеду. Вот так и получается, что испоганили они весь смысл русской пословицы, но сами, при всём этом, остались чистыми. Предложил тогда Лука Бодров нашим атаманам и генералам не лезть в город со своей конницей, в этот каменный мешок. А скорее перекрыть оттуда все ходы-выходы, да понадёжней. И терпеливо ждать, пока там начнёт иссякать провиант, и среди жителей города начнётся голодный ропот. Вот тогда и возникнет открытое недовольство властями и самой императрицей, что для неё пострашнее всякого штурма будет. Ведь там, в городе, столько различных партий и течений обитает, что они не замедлят этим воспользоваться, чтобы сместить её с престола. И снова может вспыхнуть новое восстание в Китае, теперь уже против своего правительства, и конкретно против самой императрицы Цы Си.
— А чтобы ускорить весь этот процесс и не давать маньчжурам покоя, мы всё это ускорим, ночными вылазками и диверсиями. И я думаю, что город будет нам сдан раньше, чем начнётся там новое восстание. И, по возможности, подключить к этой тактике союзников.
— Ты — голова, Лука Васильевич, значит тебе и действовать, — решили командиры, — как говорится, тебе и карты в руки.
Немедленно были созданы многочисленные диверсионные группы из Амурских и Забайкальских казаков. Которые могли и имели такой опыт работы и действовали независимо друг от друга. И особенно в ночных условиях. Ядром этого летучего отряда оставалась сотня Бодрова. Которая только этим делом диверсий и разведки и занималась всю эту войну.
Теперь не стало покоя жителям Пекина, ни днём ни ночью. Горели их склады с провизией, артиллерийские склады, и всё, что могло гореть.