Долой стыд

Конечно, говорю, проигрывают, куда им деваться. Поглядите, как хорошо отскреблось. А в следующий раз принесу краску, и всё станет как было.

— Я всегда смеялся над конспирологическим сознанием. Одни заговоры удаются, другие — нет, а то, что удаётся, не обязательно результат заговора. Сколько всего было задумано и не удалось, о чём мы даже не подозреваем! Но теперь посмотрите, что происходит. Всё одно к одному! И случайная, как вы говорите, шпана, и приезд Станислава Игоревича, и эти странные угрозы...

Профессор был так расстроен, что не стал спрашивать о Павлике, и хорошо, что не спросил. Я не могла порадовать его известием, что неприятности с органами скоро будут улажены, потому что об этих неприятностях он даже не подозревал. А что до Павликовой личной жизни, она на всех парах шла не туда. Машечка стала к нему гораздо снисходительнее, но как раз это было плохо, такую снисходительность проявляют девушки, когда им нужен ухажёр, чтобы заинтересовать кого-то другого.

От конспирологического сознания Пётр Николаевич перешёл к Машечкиному дедушке, Антону Лаврентьевичу. Я не совсем поняла, как это случилось, потому что слушала не очень внимательно, задумавшись о Павлике и что о нём сказать, если Пётр Николаевич спросит, и только говорила «да-да» и «да что вы», чего, конечно, делать не следует. Мне кажется, он начал о масонах, а закончил дедушкой.

— Так он масон?

— Я не знаю, — честно сказал Пётр Николаевич. — Столько ходило разных слухов. — Он запнулся. — Не подумайте, что я передаю. Это и не секрет. Тогда об этом знали многие, а уж сколько говорили... КГБ приплели, подумать только. Ну где Антон Лаврентьевич, а где КГБ? Да я скорее в тысячу масонов поверю, чем в это!

— Да?

— Я недавно пытался ему позвонить. Его дочь сообщила, что он с ними не живёт, и не стала разговаривать. Даже номера телефона не дала. Не может же она не знать, как с ним связаться?

— Вы его хотели привлечь? К просвещению элит?

Пётр Николаевич сказал «да», немножко помявшись и не очень уверенно. Машечка всегда так делает, когда не хочет говорить прямо, а соврать стыдится.

Машечка вела себя с Павликом нехорошо. Он, бедняжка, взбодрился и ожил, видимо, решил, что начинает плодоносить его спокойная преданность. Я и не отрицаю, что Машечка её наконец разглядела, но это привело к желанию не вознаградить, а использовать. Делается так: парня поощряют в закоулках и третируют при всех — или наоборот, если нужно, чтобы кто-то другой завистливо на это посмотрел, — но всегда для чего-то, не глядя на самого человека. В школе я видела таких девочек; везде, где работала, я видела таких девочек; Машечка, конечно, не была такой девочкой в полном объёме, но тем более некрасиво выглядела.

Сказать ей это было невозможно. Она бы только рассердилась. Друзья не говорят друг другу подобные вещи, даже если их видят и не одобряют. Я решила вести себя как с Максимчиком: терпеливо, окольными дорожками и, главное, молча подталкиваешь в правильном направлении, без разговоров, скандалов, в которые такие разговоры превращаются, и надеясь на течение времени. С течением времени у изначально нормальных людей всё приходит в норму.

— Очень сложный человек при всех его достоинствах, — говорил между тем Пётр Николаевич. — Такой ум, такая эрудиция... тонкость вкуса... И невообразимая узость взглядов! Разумеется, нужно учесть, среди кого он провёл жизнь. — Сказано было очень выразительно; померещились сразу притоны, вертепы. — Видите, Алечка, это сейчас вы можете выбирать круг общения: достаточно подходящий сайт найти. Ну что Антон Лаврентьевич мог выбрать в своём издательстве и при его несчастной страсти ко всем, кого жучила советская власть? Ну а потом, в перестройку и девяностые, эти люди оказались в такой силе, что порвать с ними означало быть выброшенным из жизни, к которой он привык. Нет, он не смог бы. Не говоря уже о том, что при его высоких интеллектуальных стандартах это казалось бы разменом шила на мыло. Представляете?

Я представляла. Величественный старец с белой львиной гривой, безупречный костюм, надменные глазки: Машечкин дедушка должен быть именно таким. Редкостным, как его имя. Величественные старцы не бродят толпами по нашим улицам, и если кого запросто повстречаешь, это будет обычный заморенный старичок — взять хоть того, из державинского парка.

— А что самое загадочное — та история нисколько ему не повредила.

— Всё-таки что тогда произошло?

Пётр Николаевич смотрит сперва на меня, потом в сторонку. Ему хочется рассказать, и что-то его смущает. Может быть, он боится выглядеть сплетником. Разве это сплетни, после стольких лет? Это уже история. Если не рассказывать историй, в учебниках не будет ничего, кроме дат и воззваний.