Долой стыд

— И палка стреляет. Заодно Имперский разъезд с доски уберём.

— Но почему я? Какое я имею отношение к Имперскому разъезду? Откуда мне знать?

— А куратор ваш? Все знают, кто к вам ходит. Вот и скажите, что он сболтнул. Расслабился или прямо информацию доводит.

— И вы тоже ходите. И об этом все знают.

— Откажетесь нам помогать...

Он не смог с ходу придумать угрозы, но я знал, что омрачить мою жизнь несложно. Перевести Вячеслава Германовича к другому врачу и на лекарственную терапию, разгласить кое-какие тайны: клиенты поверят, что это сделал я. Чтобы оправдаться, я должен буду сообщить, что об их трусах и кошмарах прилежно осведомляю сразу две спецслужбы. И кому тогда будет интересно, что я защищал их, как лев.

Но сдаться просто так я не желал.

— Нестор, а вам не кажется, что вы своей интригой перебьёте интригу более, так сказать, зрелую? Вы знаете, кто и зачем его прислал?

— Знаю. Никто. А даже если и кто-то, нам Москва не указ.

Нестор при всех недостатках был питерский патриот — особенно с тех пор, как пожил в Москве и ему там не понравилось.

— В Демократическом Контроле, знаете, нет такого понятия, как вертикаль власти.

И опять он был прав. Умели бы его товарищи делать вертикаль власти — хотя бы и с Госдепом наверху, — давно бы перебрались с площадей хотя бы в Думу.

— Я подумаю, что можно сделать.

— Думать-то зачем? Сделайте, и всё.

Этот разговор имел последствия.

Подходило время очередного взноса, а грабить больше было некого. Славик нищ как церковная крыса, а остальные уже внесли свою лепту, и если ретивый следователь додумается сличить дела... Нет, вздор. Полдюжины краж в разных районах, разные следователи, потерпевшие не знакомы друг с другом — и вряд ли кто из них в показаниях признался, что ходит к психотерапевту. Кто там будет копать; это всего лишь кража, а не убийство.

И вот тогда я подумал: специалист появился у нас не просто так, а если с целью, то не с пустыми руками. Привёз, привёз что-нибудь вроде демократического общака! Почему бы этот общак у него не изъять? Всем хорошо: нам — бюджет, Нестору — ясность. Чику, правда, придётся уговаривать, он не любит политические варианты. Но сколько я помню, уговорить удавалось всегда. Мы, в конце концов, выросли в одном дворе и восемь лет просидели за одной партой.

ВОР

Рабочий стол Каткова в редакции «Русского вестника» (в гадкой редакции на Страстном бульваре, мой дорогой Константин Николаевич) пережил Каткова, «Русский вестник», революцию, две мировые войны и советскую власть. Конец ему пришёл в девяностые. Советское учреждение, унаследовавшее помещение и мебель, на раритет не покушалось — даже и демонстрировало его с гордостью избранным любопытным, — а новая демократическая Россия отправила на помойку. (Если только кто-нибудь не перевёз под шумок этот стол к себе на дачу, во что я не верю.) Мало ли учреждений, институтов, библиотек и даже музеев разорили тогда и разоряют сейчас под видом ремонта?

Мой собственный рабочий стол в издательстве, где я провёл тридцать лет и три года, был той же породы. Не представляю, как он мне достался — главный редактор на него за что-то осерчал или раздобыл ещё краше; у этого сильно пострадало сукно, и, кажется, в блокаду его пытались разрубить.

Восседать — вот правильное слово, достойное такого стола. Я к нему скорее лепился. Как ракушка к скале или днищу боевого фрегата. Я, рукописи, справочники — всё умещалось. Он занимал три четверти моей конурки, оставляя место только для вешалки и предлагаемого посетителю стула. Герман здесь сидел накануне похорон.

Я много об этом размышлял и теперь думаю, что он приходил, чтобы что-то объяснить, но ему не достало мужества. Не повиниться, нет-нет. И даже не обвинить кого-то другого: вас, КГБ в целом. Какие-то факты жгли ему язык; что-то совершенно определённое. Он что-то видел, слышал, подслушал. И не сказал мне ничего.

Может быть, дело было вовсе не в трусости, может быть, он решил, что я не в себе от горя и не захочу понять его жертвы: бесценной информации, с которой он не хотел расставаться за здорово живёшь.

(Бесценной с его точки зрения. Никогда не думал и не думаю сейчас, что в руки Германа могло попасть какое бы то ни было сокровище.)

Вас я увидел только месяца через три.

(А для вас сокровище могло обнаружиться в самых грязных, ничтожных или бессильных руках; незамаранное, сверкающее. Ну да что уж об этом.)