Долой стыд

И действительно, всё обошлось. В гестапо со мной не играли, вопросы задавал гномик, которому на всё, кажется, было наплевать, кроме собственной печени — проблемная печень, по цвету лица судя. Я сказала, что в Фонд попала случайно, ходила туда на лекции — про Михаила Никифоровича Каткова нужно рассказывать? — и всё было очень культурно; что к собственно работе Фонда отношения не имею и не знаю, в чём она заключается, — да, помогала стулья расставлять перед лекциями. Профессор Савельев — очень приятный человек, такой образованный. Депутат... до депутата дело не дошло.

А вы что, опрашиваете всех, кто интересуется Катковым?

В том-то и дело, что не всех.

Гномик тотчас включился.

Не всех, не всех. Как вы сами думаете, почему мы вами интересуемся?

Мне не хватило воображения по-настоящему испугаться, но не по себе очень даже стало. Вот она, цена одного неосторожного слова. А ведь Кирюша меня предостерегал.

— Нет, я не знаю. Кто-нибудь меня... упомянул?

— И кто же это, по-вашему, может быть?

Кто-кто, думаю. Станислав Игоревич, больше некому. Вот ведь зловредный дядечка, даже мне мимоходом и ни для чего сделал гадость. Капнул, как птичка, сам весь в полёте.

И вот хлопаю глазами, бормочу, как мне жаль, что я такая бестолковая, — практически не понарошку довела себя до истерики. Но вообще, конечно, мне повезло. Бедняжка следователь больше прислушивался к сигналам своего организма, чем к зову долга, и предпочёл поскорее меня выпроводить. В будущем, говорит, лучше на танцы ходи, чем на такие лекции.

ДОКТОР

— «Холмистые леса».

— Лесистые холмы.

— «Придать внимание».

— Придают значение, а внимание уделяют.

— «Закивал своей волнистой седой бородой».

— Кивал он головой, а борода тряслась.

— Отлично, Максим Александрович. Просто отлично.

— Хочу напомнить, что это вы у меня на приёме, а не я у вас на экзамене.

— Nihil obstat. Ничто не препятствует взаимному обогащению пытливых умов.

— Ещё как бы препятствовало, узнай об этом кто-нибудь.

— ...«Шекспировская Порша».

— «Порше»? У Шекспира? Да, вряд ли.

— Порция. Жена Брута. «Что это значит, Порция? Зачем так рано встала ты?» Трагедия «Юлий Цезарь». Но теперь, по всей видимости, я должен говорить «Джулиус Сезэр»!!!

— ...Что-то в этом есть.

— Луи Четырнадцатый! Анри Четвёртый!

— ...

— «Нормандские замки».

— ...Наверняка в Нормандии есть какие-то замки.

— Речь об Англии.

— ...

— Норманнские замки! Норманнские! Замки, построенные норманнами или отнятые ими у местных. Как в «Айвенго».

— А в Нормандии кто строил?

— ...Тоже норманны, но не те.

— Теперь понимаю.

— И знаете, они стали писать в выходных данных: «ответственный редактор», «ответственный корректор»...

— Наверное, с безответственными дело обстояло бы ещё хуже.

— «Тело лежало на широкой старомодной деревянной постели».

— Действительно, странно.

— Может быть, гроб ещё можно назвать «деревянной постелью» в рамках метафоры. Но не кровать!

— А если и у автора «постель»?

— У автора наверняка bed. Постель, кровать, ложе и одр на выбор. Автор не связан нашей этимологией! А по-русски постель — это то, что постлано! И вряд ли это доски!

— ...А как же полы?

— Что полы?

— Полы из досок, и их стелют.

— Настилают.

— Не вижу разницы.

— Тем не менее она есть.

— ...А что делать переводчику, если он видит, что автор ошибся?

— Ну как что. Поправить в примечании. — Славик задумался. — Если автор живой и серьёзный, написать ему и спросить, нельзя ли поправить прямо в тексте. Если ошибка очень уж глупая, то поправить так, не спрашивая. В интересах его доброго имени.

— Ну а если автор заупрямится?

— С чего бы ему упрямиться? Он спасибо сказать должен.

— Вы сами говорили, что отказались работать с авторами, потому что авторы говорят что угодно, только не спасибо.

Пришёл полковник и сказал: «Ну что, всё объясняете друг другу на пальцах устройство мироздания?»

— Умение объяснить на пальцах — признак высокого профессионализма, — серьёзно сказал Вячеслав Германович. — Когда мне один профессор полчаса, с ужасными терминами, объяснял разницу между трансцендентальным и трансцендентным, я сразу смекнул, что дело нечисто.

— Я бы на твоём месте имел к этому профессору очень плотные претензии.

Я вмешался и попросил полковника не подзуживать. Вячеслав Германович и без того попал в новые проблемы, на этот раз с государственниками, когда коллега настрочил на него донос за пропаганду имморализма.

— Я всего лишь сказал, что нам всем нужны примеры нравственного поведения, а не бесконечное повторение слова «нравственность».

— Славик, да ты бунтовщик хуже Пугачёва.

— Нет, — сказал Вячеслав Германович, обдумав. — Нет никакой необходимости бунтовать. Достаточно жить той жизнью, которую считаешь правильной.

— Об этом я и говорю. Бунт — это ведь не только депутату ЗакСа голову оторвать, скажи, доктор?

— Не приходилось.

— Ну и хорошо. В возне с криминальным трупом нет ничего увлекательного.

— Неужели действительно оторвали? — заинтересовался Славик. — Или образно выражаясь?

— Образно, образно. Взаправду завтра оторвут.

— И почему именно депутату?