Должники

…Прошла осень, любимое время года Ареновой Антонины. Опала листва, отошли арбузы и баклажаны, отцвели гладиолусы с астрами, пальто взялись вытеснять курточки и плащи. Все складывалось хорошо. Видно, предыдущие беды так уплотнили собой грунт под Тониными ногами, что дальше по жизни зашагалось легко, без риска опять угодить в рытвину или яму. В поликлинике никто с вопросами о прошлом не приставал, не набивался в друзья, не учил уму-разуму, пользуясь тем, что у новенькой опыта – никакого. Ее приняли в свой коллектив равнодушно-спокойно, такое отношение стало для Тони самым приемлемым и комфортным. Повезло и с жильцами. Вадима почти никогда не было дома. Он рано уходил, возвращался поздно, часто пропадая на службе. Тоня квартирантку жалела, но как жена военного летчика понимала: чтобы делать карьеру, офицер нередко вынужден жертвовать временем для семьи. Впрочем, Тамара не унывала, у нее оказался стойкий иммунитет к «мелочам» подобного рода. Молодая женщина постоянно чем-то была занята: шила, вязала, повадилась бегать на рынок, убирала квартиру, хлопотала на кухне, отводила Илью в детский сад, когда Тоня работала в первую смену, приглядывала за ребенком, когда его мама трудилась по вечерам. И при этом казалась вполне довольной своей судьбой, постоянно мурлыча что-то под нос. Три источника поступления денег в ареновский семейный бюджет позволяли откладывать понемногу на черный день, а по выходным баловать себя походами в кино или в кафе, где подавали пломбир, так любимый и мамой, и сыном. Словом, Фортуна, кажется, меняла диспозицию, разворачиваясь лицом. Но это касалось лишь дней. По ночам, когда чуткий сон нарушало чужое счастье за стенкой, накатывали такая тоска и зависть, что собственное существование представлялось бессмысленным и никчемным, его не оправдывал даже сын. Тогда Антонина бесшумно выскальзывала из комнаты и, крадучись по квартире, как вор, пробиралась в кухню, где, не включая свет, наощупь доставала из тумбочки седуксен, проглатывала пару таблеток и тут же возвращалась к себе. Однажды за этим занятием ее застала Тамара, застывшая в освещенном дверном проеме.

-- Ой! – испугалась квартирантка, наткнувшись на хозяйку, привидением возникшую из темноты. – Извини, пожалуйста, мы… я, наверное, тебя разбудила? – растрепанные волосы, румянец, глаза без малейшего признака сна, довольство, которое невозможно скрыть, – все утверждало право любить, но не виниться.

Тоня выругала себя за глупую привычку следовать чужим правилам: аптечку тетя Роза держала не в спальне, а на кухне, изменить это племяннице почему-то на ум не пришло.

-- Нет, это ты извини, что я тебя напугала. Не люблю свет по ночам: вдруг нечаянно кого-то разбудишь, -- солгала Антонина, машинально отметив, что вранье, похоже, начинает входить в привычку.

Тамара шагнула вперед и заметила лекарственную упаковку.

-- Тонь, зачем ты принимаешь седуксен?

-- У меня бессонница.

-- Привыкнешь – потом, вообще, без него не заснешь. Сказала бы мне, что плохо спишь. Я же все-таки медик.

-- И что?

-- Существует куча способов, как в этом случае обходиться без транквилизаторов.

-- А способ вернуть мне мужа есть в твоей «куче»? – слова вырвались неожиданно, как первая рвота при беременности, о которой пока не знаешь. Тоня тут же пожалела о них. Чем может помочь эта счастливая девочка? Причем здесь она? – Все нормально. Забудь. Я пошла спать. Мне завтра в первую. Спокойной ночи.

-- Подожди, -- застыла на пороге Тамара. Потом подошла совсем близко, взяла обе Тонины руки в свои. – Послушай, разве мы с Вадькой навязали этот гребаный интернациональный долг? Разве мой муж послал в Афганистан твоего? – помолчала и добавила после паузы. – Вчера свекровь получила похоронку. В Афгане погиб родной брат Вадима.

-- А сегодня вы резвитесь в постели?

-- Да! – с вызовом ответила Тамара. – И сегодня, и завтра, и послезавтра. Пока не забеременею. А потом рожу сына, лучше двух. И они вырастут, и станут военными. Как их отец, дядька, и дед. И перебьют всю эту нечисть, которая пердит в Москве, а воняет – на всю страну. Они же не дают нам спокойно жить! Мне, тебе, Вадькиной матери – всем бабам, у которых в мирное время отнимают сыновей и мужей. Назло рожать буду! И пусть только попробуют замахнуться на моего ребенка! – она вдруг заплакала, по-детски размазывая кулачком слезы.

-- Не плачь, -- обняла девушку Антонина, -- все образуется. Вот увидишь, все изменится. А этих, кто сегодня над нами… мы их всех переживем. Они старые и гнилые, а мы молодые, здоровые, сильные – мы их, конечно, переживем. И мужья наши переживут.

-- Правда?

-- Правда.

Спустя две недели Тамара сообщила, что они с мужем перебираются на другую квартиру.

-- Когда? – растерялась от неожиданности Тоня.

-- Послезавтра. Тоня, ты не думай, нам у тебя было здорово, честное слово! Мы стали, как родные, ведь правда же? И к Илюхе я привязалась, он такой замечательный парень, его нельзя не любить. Но ты же сама понимаешь, что так жить  не совсем удобно. Ни Вадиму, ни мне, -- и добавила после короткой заминки, -- ни тебе.