Должность во Вселенной. Время больших отрицаний

Любарский от Варика эволюционировал в НИИ НПВ в Бармалеича. Климова в университете за глаза именовали, как персонажа из романа «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, Дусей Мечниковым – по склонности, которой не было.

…Если быть точным, то Климов наиболее смещался в сторону Акима из пьесы «Власть тьмы» Льва Толстого: таё, не таё. Особенность, что он так, примитивно-косноязычно, пытался выразить глубочайшие идеи о мироздании, которые и без «таё, не таё» не очень-то воспринимают (да большинству людей и в головы не приходят, и не нужны), лишь укрепляла взгляд на него как на неудачника и пьяницу. Хотя он пил в меру и только в компании, под хороший разговор. Просто такой наш общенациональный подход к людям: раз умен и даровит, но не продает это за успех и карьеру, значит пьяница. Или псих. Или извращенец. А бывало и так, что «враг народа». Само собой, что он остался в бобылях, в мэнээсах. Об этом тоже переговорили. Впрочем Дусика это устраивало; главным для него был не этот мирок, а доступ к большому, к звездам.

Поднялись в павильон, развернули щель и телескоп, посмотрели: Юпитер – диск с полосами, около – четыре горошинки. Планеты, миры.

Евдоким Афанасьич направил телескоп почти в зенит:

– Туманность Андромеды сейчас хорошо видна.

Любарский тоже приложился к окуляру. Слаб и блекл был в нем видимый образ знаменитой галактики против ее снимков, делаемых через многометровые рефлекторы; клочки светящегося тумана во тьме среди куда более ярких звезд.

Вернулись на крыльцо.

– А ведь такое же звездное небо, как наше, – Евдоким долил в стаканы, – такой же Млечный Путь, а то и ярче. Только далеко. Велик мир, а?

«Велик и страшен. Велик и прекрасен. Велик и добр. Велик и беспощаден…» – отозвалось в душе Любарского.

– Настолько велик, что в сущности есть только Он. А нам кажется, что есть только мы. Распротакую мать… мы! На математической точке в наполненной материей бесконечности.

– Давай-давай, сейчас не тысяча шестисотый год, на костре не сожгут. – Любарский поднял стакан.

– Дело не в том, Варик. Понимаешь… не держать в уме это – постоянно! – значит уклоняться от главного знания. Настолько главного, что без него прочие знаньица – во вред себе. Что и наблюдаем. Даже до звезд никому нет дела. А ведь звездное небо – малость. Главное – что?

Разгоряченный Афанасьич повернулся к экс-доценту:

– Ну что?

– А то, Варик, что за небом звезд есть небо галактик. Их не меньше, чем звезд. Каждая – пятнышко, едва различимое в телескоп, – звездное небо вроде нашего. Они составляют тело Вселенной. Даже не то слово «составляют». Понимаешь, они вроде пор в этом теле.

– Небо галактик – это хорошо, – одобрил Любарский. – И туманность Андромеды лишь близкая «звезда» этого неба. Пóра вселенского тела.

– Во! – Климов поднял палец и в другой руке стакан. – Ты меня понял.

Такая встреча и такой разговор. Чем-то – философствованием, наверно, – похож на чаепитие у Пеца. Любарский однако не рассказал ничего о МВ, о наблюдениях в Шаре – уважал «изоляционистскую позицию» Валерьяна Вениаминовича.

III

Последовавшее за этой встречей событие тоже произошло вне Шара и НИИ НПВ.

Настолько вне, что дальше некуда. И по масштабам оно было таково, что нельзя сказать «после этого – вследствие этого»; скорее, наоборот, здесь применима формула «грядущее отбрасывает тень на настоящее».

…Открытием Меняющейся Вселенной в Шаре Пец был обязан экс-доценту, вовремя взявшему в руки снимки «мерцаний». В открытии дрейфа М31 в небе галактик Евдоким Афанасьевич Климов обошелся без него. Даже понятие это сформулировал он сам. Тем не менее все это как-то взаимосвязано: и разговор Пеца с Любарским за чаем, и визит Варфоломея Дормидонтовича в обсерваторию…

Три дня спустя, в такую же безлунно-ясную ночь Евдоким Афанасьевич Климов, он же Дусик и Дуся Мечников, первым наблюдал явление, потрясшее вскоре астрономическую общественность планеты. Направив почти в зенит тот же двадцатидюймовый рефрактор, он увидел… вторую туманность Андромеды. Вторую такую спиральную галактику, М31 по каталогу Мессье, того же вида, невдалеке от первой. Ближе к острию звездной буквы W в Кассиопее, соседнем с Андромедой созвездии. Настолько ближе, что эту можно было называть туманностью Кассиопеи. Она целиком повторяла вид первой, но выглядела ярче.

Здесь нелишне заметить, что астрономия – самая демократическая из естественных наук; поэтому в ней довольно велик вклад любителей. В частности, ими открыты большинство новых (вспыхивающих) звезд. Немало внесли они в исследование астероидов и метеоров. Это единственная наука, где любителей не именуют дилетантами.