Дом

– Санитарка? – парень приоткрыл глаза, смотря куда-то сквозь меня.

– Перевяжи ему раны, – сказал мне кто-то сбоку, и в моих руках оказались рваные тряпки. Смысл дошёл меня через пару минут и я наконец повернулась к раненому, но от вида оторванной плоти я чуть было не потеряла сознание.

– Оглушило сильно? Может, тоже ранена? – услышала я сиплые голоса.

Пытаясь как можно меньше смотреть на то место, где раньше была рука, я закрыла одной тряпкой рану, а вторую обмотала вокруг, пытаясь закрепить импровизированную повязку.

– Нет, сделай ему жгут. Он так умрёт от потери крови, – перекрывая рёв мотора, раздалось откуда-то сбоку. Голос был девичий. Я попыталась определить, откуда слышится голос, но тщетно. – Ты что, оглохла? Сделай жгут! Непутёвая.

Она оказалась рядом неожиданно, выхватив из моих рук тряпки. Это была совсем ещё девчонка – лет четырнадцать, не больше. Однако она работала с таким профессионализмом, что я просто тупо смотрела на неё, ничего не предпринимая. Из-под её белой косынки торчали в разные стороны две тонкие русые косички. Маленькие ладошки девчушки сделали жгут раненому за пару минут. Когда она закончила перевязку последнего в нашей машине, то повернулась ко мне.

– Поверить не могу, что такие бездари, как ты, попадают в санитары.

– Я не санитарка, – ответила я, удивившись своему голосу.

– Не санитарка? – она будто первый раз оглядела меня с ног до головы. – Ясно.

И отвернулась. Затем, перемахнув через пару-тройку тел, она перегнулась к водителю и прокричала что-то. После этого кивнула и уселась на свободное место, то и дело поправляя повязки солдат.

– Куда мы едем? – перекрикивая шум, спросила я.

– В лагерь, пять миль отсюда.

Пока мы ехали до этого лагеря, в моей голове прочно отпечатался отвратительный запах – запах плоти и крови. А когда мы наконец доехали, то к нему прибавился ещё один – ужаснейший из всех на Земле: запах гниения и разлагающихся тел. А ещё леденящие душу крики страдания и вонь нечистот.

Лагерь был переполнен ранеными – они завывали практически из каждой палатки. Голова просто отрубалась от всяких мыслей – здесь им было не место. Тут были лишь сплошные стенания и разрушительные последствия любой войны. На этой земле лежали бывшие живые орудия, живая сила армий – и здесь они находили свой конец.

26 июля 1942 года

Первые несколько суток я разносила воду и чистые полотенца по полевым госпиталям. Я дежурила у постелей раненых по ночам, потому что не могла заснуть. Я помогала накладывать жгуты и делать перевязки. Я носила еду и кормила тех, кто не мог держать в руках ложку. Я видела, как снова и снова с востока к нам тянулись колонны с ранеными – и опять всё началось сначала. Когда я принесла воду в очередной раз, добрая женщина лет тридцати попросила меня пойти перекусить и лечь спать, заметив, что выгляжу я отвратительно.

Последовав её указаниям и возвращаясь в палатку, где меня ждал матрас на земле, я увидела своё отражение в луже: бледная словно тень, худая как скелет. Волосы отросли ниже плеч и спутались так, что теперь им бы не помог даже парикмахер. Под глазами залегли бордовые тени. Зайдя в палатку, я рухнула на матрас без сил и проспала следующие несколько суток.

29 июля 1942 года

Меня разбудил мальчик. Его матери не было видно – она была медсестрой в госпитале. Видимо, он остался в палатке один и запаниковал, что я не проснусь.

– Сейчас утро? – Мой голос осип настолько, что я говорила практически шёпотом.

– Вечер.

– Привозили уже раненых?

– Два раза. Ты спала три дня.

От резкого подъема у меня потемнело в глазах, и я чуть не завалилась обратно на матрас. Потом я почувствовала, что в руку мне вложили кусок хлеба, и вгрызлась в него, забывая жевать.

Похоже, я действительно проспала несколько суток. Голова, правда, была словно набита ватой, но я ощущала себя выспавшейся. Аккуратно привстав, я выпила всю воду, что была в кружке рядом. Затем поискала взглядом, что ещё можно было бы съесть.

– Иди на ужин, ты успеешь взять кашу, – сказал ребёнок и выбежал из палатки, оставив меня одну.

Я привстала и поняла, насколько одеревенело моё тело – размяться было приятнее, чем съесть буханку хлеба. Хотя буханка тоже не была бы лишней.

Минут десять у меня ушло на то, чтобы понять, где я нахожусь и куда мне идти. До полевой кухни я добралась ещё минут за пятнадцать – чтобы проглотить то немногое, что мне досталось, меньше, чем за минуту.

Мысли потихоньку начинали возвращаться ко мне. Я наконец снова обрела возможность думать – впервые за столько дней здесь.

В лагере Джаспера не оказалось – я проверила всех раненых, обходя и принося им воду, меняя повязки. Не оказалось его и среди новоприбывших, что несказанно меня обрадовало – возможно, он жив. Я старалась не думать, что мёртвых не забирают. Нет, он не мог умереть. Всех умерших складывали недалеко от лагеря в большую кучу смердящих тел. Там я проверять не стала – просто не смогла бы.