Дом

Этому комментарию не удается испортить мне настроение, но я отчетливо вижу, что Делила обижается на наше единодушие и особенно на то, что в наших беседах нет ни капли насмешки над Гердом. Это против естественного порядка вещей, чтобы проститутки вдруг тепло отзывались о мужике, который принуждает их. Это пошатывает ее представление о профессии: парни — это одно, клиенты — другое. Презрение Делили распространяется на само понятие мужского пола. Только ее любовь к ним конкретно спасает ее молодых людей, и эта любовь пропорциональна ненависти ко всем тем, кто платит.

Jack on Fire, The Gun Club

Какой сладкой иногда может быть обратная дорога! Летом, когда небо, полное звезд, показывается между уродливыми зданиями, окрашенное в цвет фиолетовых пузырьков. Выходя из дома, я бываю в таком приподнятом настроении, что готова здороваться с людьми на улице. И вот, как и каждый вечер, я жестом руки приветствую хозяина соседней турецкой закусочной, который прекрасно знает, чем занимаются эти красивые, слишком накрашенные клиентки, всегда заказывающие донер без лука. И что с того?

Как же я люблю свой маленький вагончик в берлинском метро. Нет ничего более пьянящего, чем знать, что ты, проститутка, сидишь посреди этой толпы респектабельных людей, а те ни о чем не догадываются. Потому что, пусть я и отношусь к своей работе с известным прилежанием, в такие поздние часы в этом квартале города я часто больше кого бы то ни было похожу на студентку. Представьте себе! В то время как я провожу целый день в ночной рубашке и на высоких каблуках, с решительно откинутыми за спину волосами и с большим количеством туши, чем нужно, для меня роскошь снова натянуть на себя чуток растянувшиеся джинсы, бесформенный свитер, мои облезлые тенниски Bensimon и собрать волосы в высокий неблагодарный хвост. В эти минуты мне нравится смотреть на других девушек, которые едут на вечеринку и, кажется, прилагают бешеные усилия, чтобы походить на собственное представление о нас — проститутках.

И у кого же легкие нравы, дамы и господа? У них с их настолько узкими и облегающими промежность джинсами, что никакого воображения больше не нужно, или у меня, преспокойно читающей книжку и выражением лица напоминающей нянечку? Я раздаю вежливые улыбки старушкам, кучкующимся рядом со мной. Видимо, я кажусь им более надежной соседкой по сравнению с группками напудренных девчонок, опустошающих бутылки пива Berliner Kindi, прежде чем их выгонят из клуба Berghain. Этот смутный запах мужского пота может исходить только от них. Должно быть, он въелся в их чересчур длинные волосы. Они шумно смеются, и это заглушает мою музыку. Я вижу, как крохотные старушки поднимают брови: молодые женщины сегодня разучились вести себя. А я своим заговорщическим видом подразумеваю, что это молодость и нужно как-то ее пережить.

Как читать в таких условиях? Я чувствую себя суперменом в гражданской одежде, я только что спасла мир, а всем единодушно наплевать — и мне интересно, в курсе ли люди вокруг. Макияж не может выдать меня, ведь я умылась перед выходом с работы, однако мои глаза до сих пор хранят смелость борделя, раскованность, которую можно принять за дерзость. Сама я только что слезла со своего последнего клиента и прекрасно знаю, что это еще чувствуется. Это потихоньку затухает во мне, очень медленно, если предположить, что такого рода вещи вообще могут во мне погаснуть. На линии U7, кроме старикашек, всегда краем глаза посматривающих на девушек, ездят исключительно засыпающие старушки. Когда Бобби и Таис возвращаются домой тем же путем, они выходят на «Иоркштрассе», подмигивая мне. Но самый интересный путь лежит через линию U1: именно здесь мое бордельное опьянение впитывает веселье толпы, забуривающейся в метро в Кройцберге. Шанс примерно один из трех, что в куче молодых жителей Берлина, использующих метро, я встречу своего клиента или нашего общего клиента с Полин (пара француженок чаще привлекает бедных молодых артистов, чем деловых мужчин с Запада). Тогда как я узнаю их всех тотчас же, им для этого нужно больше времени. Мужчины украдкой кидают на меня взгляды, пытаясь установить связь между волосами, которые я собираю в такой хвост перед тем, как наклониться над ними и отсосать у них, и книгой на французском языке, что я вот уже несколько минут читаю лишь по диагонали. Как Вернер, например: он садится в метро на «Халлешес Тор». Сорок восемь часов назад он кончил мне на лицо, и мы оба вспоминаем об одном и том же, но если он от этого краснеет, то я просто улыбаюсь ему в ответ. Я прикасаюсь к краю моей смешной шапки вместо приветствия. Вернер делает знак подбородком. После каждый из нас вновь погружается в чтение своей книги: в моем случае — это Золя, а он утыкается носом в справочник по работам Ле Корбюзье.