Дом

— Он хитер, зверюга: принес мне подарочный сертификат в торговый центр KaDeWe. Ну это мило с его стороны. Только теперь у меня вдвойне плохое настроение. Во-первых, потому что так оно и есть, а во-вторых, потому что не до конца могу на него сердиться.

Он уйдет из борделя довольным, как всегда. В буквальном смысле этого слова. И по тому, как Паула будет хохотать на балконе с Геновой, окутанная поднимающимися вверх клубами дыма и ароматом кофе, можно будет заключить, что в итоге этот клиент забудется, как и все остальные. Они раздражают и волнуют нас, пока находятся здесь. Но как только за ними захлопывается дверь, кажется, будто они никогда и не существовали.

Tainted Love, Gloria Jones

Порой бывает трудно притворяться, что забываешь, что такое проституция. Смотришь на эти двигающиеся тела у себя между ног, слушаешь чрезмерные, измотанные звуки от усиленной работы, которые мы издаем, даже не задумываясь, и понимаешь, насколько все это, в сущности, абсурд.

Я хотела написать — чувствую это на кончиках своих пальцев, — что наше изнеможение должно быть похожим на усталость нянечки, которую заставляют беспрерывно играть с чужими детьми и потакать всем их прихотям, сдерживая то, как она сыта всем по горло. Бог свидетель, для меня оба занятия требуют одинаковой нешуточной энергии, одинакового отрешения. Но я сильно сомневаюсь, что на этой планете существует усталость, сравнимая с усталостью проститутки, даже среди профессий, больше остальных требующих физической отдачи. И это не говоря об умственной энергии, мобилизуемой для того, чтобы поддерживать беседу с восемью разными мужчинами, быть одинаково любезной и улыбчивой с каждым из них, а для этого нужна титаническая энергия!

Никто не знает, насколько голова соединяется с телом после восьми мужчин, насколько устает вагина. Никому не понять, что значит открывать эту вагину по заказу и сдерживать гнев при каждом ударе мужской задницы: каждый раз, когда член бьет по ее дну, как новый удар кулаком по лицу насмерть забитого человека, потерявшего способность двигаться и чувствовать. По правде, мы перестаем что-либо чувствовать. Или чувствуем только плохое: то, что осталось от бодрствующих нервов, отныне передает мозгу только сигнал о вторжении, дискомфорт, грозящий стать мучительным, примерно такой, как был в эпоху, когда не существовало интимной смазки. И это — насилие над самим собой тоже, самоотречение, с которым ты вводишь внутрь себя смазку, чтобы эта штука входила туда вопреки всему, чтобы подавить автоматические рефлексы сжатия мышц. Чтобы хотя бы та улыбка сохраняла свой блеск, когда лицу уже тяжело улыбаться. Мы, женщины, сами навязываем себе это насилие, повторяя, что эта дырка уже сделана, что сделана она именно с этой целью и, даже если для тебя это уже восьмой раз за сутки, для него — это кульминация дня. Другой не будет. Подумай о нем, подумай о нем, потому что мысли о деньгах не утешают. Это умение жертвовать собой толкает нас на то, чтобы подставить другую щеку, чтобы хоть один из нас был счастлив.

Почему я задумалась об этом именно сегодня? Да потому что запуталась в своем расписании и вместо того, чтобы прийти к двум часам, как я сказала домоправительнице, я пришла ровно в десять утра. За то время, что мне понадобилось, чтобы осознать свою ошибку, встречи со мной расписали вплоть до самого конца смены, и с учетом того, что в последнее время я часто отменяла, у меня не хватило наглости начать менять расписание без всякого резона. Смена длиной в одиннадцать часов — мои сестры, работающие в кафе, сказали бы, что это пытки, но, когда ты работаешь в публичном доме, к этому ощущению добавляется впечатление, что весь мир решил проявить по отношению к тебе полную бесчеловечность. В первую очередь это мужчины, но отнести сюда можно и домоправительниц, из благих побуждений загрузивших меня работой.

На кухне я встречаю Генову, которая только начала свою смену. Она не спеша наносит макияж, рассматривая свое отражение в маленьком двухстороннем зеркале, подвешенном над столом. Я курю, сидя напротив нее, тихо восхищаясь многочисленными этапами ее преображения. Сначала она наносит медного оттенка основу для макияжа. Можно было бы подумать, что на ее светлой коже этот оттенок будет слишком бросаться в глаза. Однако вопреки всем ожиданиям ей идет: у нее целая коллекция губок и кисточек, которые превращают два брызга тонального крема в незаметную вторую кожу. Мне бы так никогда не удалось. К тому же она параллельно разговаривает: насколько же естественной должна быть для нее эта процедура! Она делает это так же непринужденно, как я скручиваю идеальный косяк, но это, если уж на то пошло, не решает проблему с цветом моего лица.

— Как дела, Жюстина?

— Хорошо, как у тебя?

— Все отлично, ничего не меняется.