Дом без привидений

Однако верила она напрасно. Неделю я держался, мужественно открещиваясь от приглашений Снегирева посидеть в буфете. Но мне было тяжко. Меня ломало, точно наркомана, лишившегося кайфа. Не то чтобы мне так сильно хотелось выпить, нет. Мне не хватало самого Снегирева. Его жалоб, его собачьего взгляда, его льстивых речей. И я сломался. В один из дней дождался, пока Снежана уедет из театра – у нее не было вечернего спектакля, – и засел со Снегиревым в буфете. Я дал себе зарок, что пить буду совсем немного. Просто поговорим, посидим – и все. Но как-то само собой вышло так, что снова был куплен коньяк, а потом водка. И все повторилось. Снежаны не было, некому оказалось приводить меня в чувство. Я вышел на сцену в свинском виде. Плел черт знает что. В довершение ко всему споткнулся и растянулся под ногами у партнерши. Зал грянул хохотом.

По окончании спектакля ко мне подошел директор труппы.

– Серафим Андреевич, надо поговорить.

Мне стало не по себе, но я храбрился. Что он может мне сделать? Я ведущий артист его поганого театришка. На меня ходит публика. Подумаешь, выпил. С кем не бывает.

Директор привел меня к себе в кабинет и долго распинался о том, как губит людей пьянство. Он был вежлив и сдержан, говорил мне «вы», несмотря на то что был старше почти вдвое. Уговаривал меня немедленно перестать пить, в противном случае он вынужден будет меня уволить. Я пришел в бешенство от его слов.

– Уволить? Меня? Да кто тогда придет к вам на спектакли?

Он вздохнул.

– Да, вы правы. На вас держится наша касса. Но я не позволю выходить на сцену в пьяном виде никому, даже вам, Серафим Андреевич. Надеюсь, вам понятно, что я не шучу. – В его тоне послышался металл.

Я брякнул какую-то грубость и вышел вон, но на душе у меня было скверно. Ясно, что я переступил черту и падаю в пропасть. Нужно было во что бы то ни стало взять себя в руки. Ради Снежаны, ради нашего будущего, ради любимой профессии.

В коридоре я наткнулся на Снегирева. Он внимательно посмотрел на мое кислое лицо.

– Что, неприятности?

– Так, ерунда. – Я махнул рукой – не хотел, чтобы он видел меня слабым и растерянным.

– Ты сегодня отлично играл, – сказал Снегирев. – Я смотрел весь спектакль.

Я решил, что он издевается.

– Смеешься? Ну-ну. – Я хотел пройти мимо, но он удержал меня за локоть.

– Ты что? Обиделся? Я же совершенно серьезно говорю. Ну да, ты был слегка того, навеселе. Но в этом-то и драйв. В тебе была невероятная харизма, даже твое падение – удачная находка, на грани гениальности. Зал просто ликовал.

Это была такая грубая, ничем не прикрытая лесть, что даже я, со своей гипертрофированной гордыней, понял это. В глубине моих проспиртованных мозгов родилась резонная мысль: зачем Снегиреву все это? Для чего он стоит тут и впаривает про мою гениальность? Что, если Снежана права и он желает мне вреда?

– Иди ты к черту! – Я вырвал руку и быстро пошел по коридору прочь от Снегирева.

– Зря ты так, – донеслось мне вслед. – Зря.

Я даже не обернулся. За руль я сесть не рискнул, оставил машину у театра, поймал такси и поехал домой. Снежана сразу просекла мое состояние.

– Снова пил? – Вид у нее был усталый, лицо бледное, под глазами темные круги.

Мне стало жаль ее и так стыдно, что хотелось провалиться под землю.

– Если и выпил, то чуть-чуть. Не стоит из-за этого нервничать.

– Ты пьяный играл спектакль? Ты… – Она не договорила, прижала руку ко рту и бросилась в ванную.

Я слышал из-за двери, как ее рвет. Я безумно испугался. Моя Снежана больна! Что, если что-то серьезное? Притихший, как нашкодивший котенок, я дожидался ее в кухне.

Она долго не выходила. Потом появилась, медленной, нетвердой походкой подошла и без сил опустилась на табурет. Глаза ее были красными и слезились.

– Снежка, девочка моя! – Я бросился к ней, схватил за руки. – Что с тобой? Ты нездорова? Может быть, нужно к доктору?

Она устало улыбнулась.

– Господи, Серафим, какой же ты дурачок. Совсем как ребенок. Я в положении. Беременна!

– Беременна?? – Почему-то я пришел в шок от этих слов.

Я совершенно не представлял себе Снежану в положении, с огромным животом, а после с младенцем на руках. В моем воображении она навсегда должна была остаться цветущей, стройной как тростинка, с идеальной прической и макияжем, блистающая на сцене и в жизни. Но в следующую минуту мое сердце затопила нежность. Она была такая огромная, что от нее ослабело все тело. Казалось, я рухну на пол от такого непомерного счастья. Я подхватил ее на руки, осторожно, как хрустальную вазу, поднял и закружил по комнате. Она тихонько смеялась, ее руки обвивали мою шею. Мы докружили до спальни, плюхнулись на диван. Лежали и целовались, без страсти, ласково и упоительно. Я гладил ее темные волосы, гладкие как шелк.

– Милая, – шептал я ей на ухо, – теперь все будет по-другому. Обещаю, я буду беречь вас больше всего на свете. Никому не дам в обиду. Только не расстраивайся, не переживай, тебе нельзя.