Дом без привидений

Когда я проснулся, на улице был полдень. Я взглянул на себя в зеркало и ужаснулся: за ночь мое лицо покрылось щетиной, глаза красные, как у кролика, волосы свисают космами. Я отправился в душ, привел себя в более или менее нормальный вид, побрился, побрызгался одеколоном и поехал в театр. Я должен был объясниться с главрежем и с администрацией, попросить прощения за вчерашнее, а также поблагодарить коллег, которые мужественно доиграли со мной спектакль. После этого я планировал ехать к Снежане.

Едва я зашел, как поймал на себе странные взгляды находившихся там людей. Они здоровались и опускали глаза. Я не понимал причины их смущения – ну, подумаешь, артист выпил перед спектаклем, эка невидаль, в театре такое случается, особенно в маленьком провинциальном. Как сквозь строй, я прошел через эти взгляды и постучал в кабинет директора.

– Войдите, – раздалось в ответ.

Я толкнул дверь. Директор сидел за столом, развалившись в кресле. Рядом на стуле притулился главреж. Вид у него был, мягко говоря, не фонтан, лицо какое-то серое, взгляд затравленный.

– На ловца и зверь бежит, – сказал директор и выразительно стрельнул глазами в главрежа.

– Здравствуйте, – сказал я, стараясь держаться с достоинством. Все-таки я был не рядовой артист, а прима театра.

– Добрый день, Серафим Андреевич, – проговорил директор елейным тоном и протянул мне какую-то бумагу. – Вот, ознакомьтесь.

– Что это? – Я удивленно покосился на главрежа, но он отвернулся к окну.

– Читайте, – все так же ласково произнес директор.

Я пробежал листок глазами. «За срыв премьерного спектакля, а также за глумление и издевательство над фронтовиками, за осквернение и искажение текста пьесы о победе российского народа в Великой Отечественной войне, приказываю уволить из театра актера Завьюжного С. А.» Далее шла размашистая подпись.

– Как это понимать? – Я недоуменно поглядел на директора.

– Буквально. Вы уволены.

– Но я не срывал спектакль! Наоборот, я доиграл его, едва не получив сердечный приступ.

– Вы были пьяны. Безобразно пьяны. Что вы творили на сцене? Это же скандал. Автору стало плохо, ему пришлось вызывать врача. Глава администрации был в бешенстве. Он пришел на премьеру ко Дню Победы. Серьезный тематический спектакль! А тут какая-то пошлая комедия с пьяницей в главной роли. Позор!! – Директор постепенно закипал. Тон его утратил мягкость и стал угрожающим.

– Но где вы увидели издевательство над фронтовииками? – попытался спорить я. – Это несправедливо. Кара больше, чем проступок. Я… я буду жаловаться.

– Жаловаться? – Директор расхохотался. – Да вас, Завьюжный, теперь ни один театр не возьмет даже на роль лакея. Вы попали в черный список. Скажите спасибо, что отделались увольнением. Пару лет назад за такое могли и посадить.

– Посадить? За что?? За то, что я немного выпил перед спектаклем? – Я ничего не понимал, думал, что все это фарс. Дирекция решила меня таким образом проучить. Через пару-тройку дней они прибегут ко мне с просьбой вернуться. – Ладно. – Я скомкал бумагу, сунул ее в карман брюк, повернулся и вышел из кабинета, хлопнув дверью.

И тотчас увидел Снегирева. Он стоял у противоположной стены и смотрел на меня в упор.

– Погляди, что наделала наша с тобой попойка, – сказал я ему и похлопал себя по карману. – Вот. Там приказ об увольнении.

К моему удивлению, он ничего не ответил, лишь слегка склонил голову. Оттолкнулся от стены и пошел от меня по коридору.

– Эй! – крикнул я ему. – Николай! Ты что? Как-то это не по-товарищески.

Он, не оборачиваясь, скрылся за поворотом. К моей злости на дирекцию добавилось еще и недоумение по поводу странного поведения моего приятеля. Однако времени на размышления не осталось – пора было мчаться в больницу к Снежане.

Через час я сидел в палате рядом с высокой послеоперационной кроватью, на которой лежала моя жена, бледная, исхудавшая, с лиловыми синяками под глазами. Я гладил ее руку, шептал всякие глупые нежные словечки, рассказывал ей, как все образуется и мы будем счастливы. Про увольнение из театра я решил ей не говорить, надеясь, что к тому времени, как она поправится и выйдет из больницы, меня уже восстановят. Она слушала и молчала, а потом осторожно высвободила свою руку из моей ладони.

– Что ты? – встревожился я. – Тебе неудобно? Больно?

– Серафим, зачем ты несешь весь этот вздор? Ты не хуже меня знаешь, что ничего у нас хорошо уже не будет. Я не смогу больше иметь детей. У меня внутри пустота. – Она смотрела на меня сухими, воспаленными глазами.

Это было страшно. Сухие глаза, совсем без слез. И в них будто огонь горит. Холодный огонь, от которого внутри все леденеет. Если бы она заплакала, ей-богу, мне было бы легче.

– Ну что ты, милая, – пробормотал я, – сейчас медицина не стоит на месте. Что-нибудь придумают врачи. Что-то…

– Перестань, – жестко перебила она. – Нечего придумывать. У нас никогда не будет ребенка. Своего ребенка. А тебя… тебя ведь уволили из театра. Так? Почему ты молчишь и не говоришь правду?