Дом для бродяги

– Они спорили, можно ли выманить нас, если… – Лисенок сжался и опустил голову. Прошептал тихо, так тихо, что его услышали лишь Йен и Ворон, сидящие напротив: – Если голову насадить на пику и выставить на площади. Если вот так страшно показать нам, что он мертв.

– Ясно, – выговорил Ворон, чтобы помочь Лисенку очнуться.

Йен тоже хотел сказать хоть слово, но не смог. Мир вдруг сделался сплошной золотой паутиной, вязкой и клейкой, и сам Йен стал мухой, наглухо увязанной и намертво отравленной. По дрожащим ближним нитям подбирался паук, его внимание леденило душу, и любая борьба была бесполезна. Зачем теперь дар, который и прежде-то был проклятием? Зачем сама жизнь, если она пуста. Локки нет в живых. Нет – и это окончательно, необратимо. Нет воздуха, света и тепла. Есть лишь золотые нити, более мерзкие, чем любая удавка…

Лисенок шевельнулся, судорожно вздохнул. Ворон подал ему кружку с водой, помог напиться. И стал держать за руку, ведь Лисенку сейчас не лучше, для него тоже нет воздуха, света и тепла. Локки однажды рассказал другу Йену о рыжем пройдохе, которого ненавидел весь родной город. Лисенок был с городом в общем-то согласен, но меняться не хотел и не умел. В первый год он воровал у Локки, тогда еще Волка, каждую ночь – то деньги, то ножик, то ключ или вовсе ничтожную безделушку из кармана. Что угодно – но каждую ночь! А утром таился, делая вид, что спит, и ждал побоев, ругани, презрения. Но Волк лишь хохотал и похваливал: ловок, справился…

– Только ничего они не решили. Те, из столицы, на огласку не идут, – едва слышно закончил рассказ Лисенок.

Он вдруг вскинулся и жалко, фальшиво улыбнулся, не осознавая этого движения – но выпрашивая всем своим видом насмешку или недоверие. Так ему стало бы легче, хоть на миг… Но все молчали. Лисенок сник, закрыл лицо ладонями, скорчился.

– Тебе нельзя возвращаться в город, на тебя охота, – Йен разлепил губы и сказал совсем уж бессмысленное, известное всем.

– Да ну их, слепых! Вернусь и гляну! – оскалился Лисенок. – Я мог ошибиться, правда. Я наверняка ошибся. Всякое бывает. Этот разговор вообще ничего не значит, можно обсуждать что угодно, даже если он жив… еще пока.

Лисенок шептал тише и тише, и никак не мог уняться. Ворон сел рядом, вплотную у правого бока. Положил руку на плечо, подождал, пока иссякнут слова и всхлипы, погладил рыжие жёсткие волосы, намеренно засаленные, запорошенные сажей: описания Лисенка действительно есть у любого стражника в городе, и цвет волос указан особо, это яркая примета. Но приметить ловкого пройдоху даже она не помогает… Ворон приобнял легкое жилистое тело, дрожащее, как в лихорадке.

Йен теперь сидел напротив, совсем один на широкой лавке, и ощущал себя мертвым. Удивлялся: а почему он не падает, продолжает дышать и даже шевелит руками? Водит тощими своими, паучьими пальчиками, не умеющими дрожать даже теперь. Как будто им и всему телу – не важно, жив ли Локки.

– Ты не ошибся, ты прежде ни разу не ошибался в главном, – внятно сказал Ворон. Голос звучал ровно, это пугало больше крика. – Значит, мы не успели. Значит, нам осталась лишь месть.

– Они намеренно путают нас. Я могу устроиться на черную княжью кухню, на нижнюю, – сразу предложил Снегирь. – Там кой-кто помнит моего покойного папашу. Ну и вызнаю толком, что и как. Не может быть, чтобы… никак не может.

Йен повернул голову, сощурился и припомнил, глядя на Снегиря: да, это его прозвище. Подходящее для румяного и бойкого парнишки. Он из младших, в гнездо попал совсем недавно. До того жил в верхнем городе близ княжеского замка. В один день осиротел и оказался выброшен на улицу. К ночи замерз и отчаялся, но «добрые дяди» утешили, дали корку хлеба, позвали на большой праздник, где много еды. Он обрадовался и пошел, куда повели… но не дошел: Волк зарезал добряков в темном переулке. Снегирь рассказывал, как дрожал и ждал смерти, пока Волк ругался, протирая нож рубахой одного из убитых: «Ты вовсе без ума? Они с помойки, ты что, не слышал о них? Людоеды». Снегирь сполз по стеночке, зажал рот обеими руками. Его бы все равно вырвало… если б плесневой корки хлеба хватило на рвоту. Он слышал о выродках с городской помойки, но полагал россказни взрослых – байкой. Не могут ведь люди до подобного дойти! Не могут, правда? Снегирь давился сухой рвотой, сполна понимая, кем стал бы «на празднике» – пищей! Он жался в угол и думал, как страшен нынешний спаситель, если запросто порешил злодеев, один! «Экий ты румяный. Ну чисто Снегирь, – Волк нагнулся, рассматривая сиротку. Сбросил с плеч куртку, укутал. – Со мной неспокойно, а только один ты или сдохнешь, или одичаешь. Ты пока что птаха, безобидная и беззащитная. Последнее время мне птахи кажутся не худшей породой людей»… С того дня Снегирь полагал Волка если не богом, то уж наверняка святым. Поэтому не терял присутствия духа после рассказа Лисенка. Не мог поверить, что всемогущий Волк – мертв.

– Худшая слабость – обман самого себя, – вымолвил Ворон. Обвел взглядом гнездо – два десятка тихих, жмущихся друг к дружке, малышей и подростков. Всех, кого успел собрать для разговора. – Волк мертв. Мы… осиротели.

Ворон прикрыл глаза. Не согнулся, не утратил спокойствия: он уже все для себя решил, и потому был готов действовать.

– Я могу сказать? Хотя я чужой тут, и из-за меня… – осторожно начал Йен.

– Он привел тебя, как любого из нас. Он никогда не рассуждал, опасно ли спасать кого-то. На тебе нет вины, у тебя есть право голоса, – не открывая глаз, сообщил Ворон. – Но говори о деле. Жив – не жив… не мусоль ложь, правдой она не сделается.

– О деле, – эхом отозвался Йен. – Прости, я скажу страшное. Князя нельзя убивать. То есть, – Йен заспешил, ведь Ворон распахнул глаза и зарычал! – Нельзя прямо теперь. Выслушай, умоляю. Я постараюсь коротко. Если совсем упростить, то последние три года я менял баланс в княжестве. Усиливал гильдии и храм, чтобы они могли влиять на князя и знать. Думаю, я перестарался, перемены сочли опасными. Вот почему князь отдал меня королю. Если меня не привезут в столицу, а князь выживет, он окажется в опале и долго, пять лет или даже семь, будет отстаивать право на власть. Все это время княжество проживет относительно мирно, пусть и бедно, с притеснениями и поборами. Но если мы убьем князя… на нас объявят охоту всюду, безжалостно.

– Боишься смерти? – Ворон презрительно сощурился.

– Дослушай. Короли никогда не говорят того, что имеют в виду. Охоту объявят на нас. Но как это сделают? Нас назовут или чернокнижниками, или оборотнями. И возьмутся жечь и рубить всех рыжих, – Йен глянул на Лисенка, затем на Ворона, – или всех, у которых брови срастаются на переносице. Когда трупов накопится три или четыре десятка, нас возненавидит весь этот край!

Йен задохнулся и смолк. Увидел в своих руках кружку – ту самую, из которой прежде Ворон поил Лисенка. Очень удивился. Неужели его правда слушают? Ворон – великий человек! Такая выдержка.

– Спасибо, – Йен вернул кружку. – Не важно, поймают нас или нет. Жечь будут все равно. Их цель – местные храмы, гильдии и неугодная знать. Кровь пустят не для забавы, а для зачина великой резни. Золото очень удобно добывать через войну. Княжество богато, оно лежит на границе трех стран с большими армиями, которые давно рвутся в бой. У князя нет законного наследника.

Йен смолк и некоторое время смотрел с отвращением на свои бессильные, перебинтованные во много слоёв ноги. Под железными башмаками нарывы копились давно, брести, а затем и ползти через город в дом Кабана, пришлось в чужой обуви, и вот результат… Йен поднял голову и глянул прямо в глаза Ворону. Еще раз удивился: как Локки умел найти и собрать в гнездо таких людей? Никто иной не стал бы слушать. Все слова – яд, и каждое непонятно, ведь для Ворона город – чужое место, он в мире города ничего толком не смыслит, а деньги презирает, ничуть не понимая их подлинной роли.

– Ты рвешь мне душу, но ты, возможно, в чем-то прав. Волк бы не одобрил того, что сожжет дома и выгонит на улицу много новых сирот, – нехотя выговорил Ворон. – Дальше. Пока не понимаю, куда клонишь.

– Он князь. Его надо убить так, чтобы за подлость заплатил он сам, а не все люди, которые живут на его земле. Ворон, я могу казаться тебе трусом и подлецом. Я сам себе таким и кажусь. Мне Локки – единственная семья, даже больше, чем семья… а я прошу не трогать выродка, который его… Но я вот такой. Прости.

Ворон долго молчал. Лисенок испуганно смотрел то на него, то на Йена. Снегирь вдруг поверил в худшее и заплакал тихо и горько. Кто-то еще из младших всхлипнул…

– Давай подробнее, – потребовал Ворон.

– Артель. – Йен растер затылок и сосредоточился. – Они нашли Локки и привезли сюда его и вас. Зачем? Разве трудно устроить охоту на меня с помощью местных? Я много думал. И мне делалось все страшнее. Локки, ты и Кабан. Для вас троих золото не существует. Любой из вас годен, любой для меня – капкан. Вы так отличаетесь, что я бы попался с первого взгляда. Артель знала. И я попался. Все, как они хотели.

– Согласен, – Ворон задумался, подался вперед. – Дальше.

– Я умею управлять золотом во всех его видах. Артель хочет управлять мною, но это непросто. Локки… ради его спасения я бы пошел на любую сделку. – Йен сморгнул слезы и разозлился на себя, прикусил губу. – Я до такого умею додуматься, что делаюсь себе противен. Вот самое жуткое, что я заподозрил: князь не убивал Локки. Из столицы не было такого приказа. Его пытали, да. Хотели узнать, где вы и тем более я. Локки предвидел это. Он сдался… и выиграл для нас время. Много, мы успели найти предателей в гнезде, переправить малышню в безопасное место, предупредить тех, кто помогал нам. Локки с самого начала так и хотел… Он не ждал, что мы спасем его.

– Ты…

– Если ударишь, мне станет легче, – тихо попросил Йен. Сморщился, как от горького и хрипло выдохнул: – Но я не замолчу и скажу прямо, что думаю. Он терпел, пока время было нам в пользу. А сегодня понял, что больше нельзя терпеть. Это… вредно для нас. Локки принял решение. Умер.

Ворон все же ударил – резко, и не ладонью, а кулаком. Йен ослеп, стало очень больно и страшно, запахло кровью… но душа не ощутила и малого облечения. И слезы не пришли. Как будто глаза совсем сухие, и едва ворочаются в опухших глазницах.

– Я не знаю, как еще остановить тебя, – упрямо выговорил Йен, стирая кровь с подбородка. – Я бы хотел молчать о том, что понял. Но не могу. Локки решил за тебя и за меня, за всех. Он совсем не подумал о себе. Он, если по честному, не подумал и о нас, ведь у нас есть право на выбор! А теперь мы должны выжить, чтобы он… хотя бы не зря. Мы должны вернуться сюда сильными и задавить всю мерзость, полностью: князя, артель и тех, кто уже готовит сундуки для золота войны. Это займет много времени и будет куда труднее, чем убить князя. Если тебе не годится такой путь, я пойду один. Но подумай еще раз! Живой Снегирь и мертвые людоеды. Если начнется резня, а за ней война… будет наоборот.

– И ты предлагаешь тихо уйти? – Лисенок вдруг зашипел, в его глазах замерцало звериное бешенство. Он рассмеялся, задыхаясь. – Ты… тебя надо было прикончить! Давно. Сразу.

– Надо было, – согласился Йен. – Только поздно.

– Как плохо. Без Кабана никто мне не врежет, – безжизненным голосом сообщил Ворон. Опять обнял Лисенка, надолго притих и затем сказал иным тоном, спокойно и грустно. – Я подумал о Кабане и его гнезде. Они живут здесь, вросли. Этого не изменить. Значит, Йен прав. Ужасно.

– Мы можем убить палача, – подумав, предложил Йен. – Из-за мелкой дряни война не начнется. Но князь устрашится и будет ждать покушения каждый день.

– Первые умные слова за день, – криво усмехнулся Ворон.

– Я думаю, Локки… тело в пустых подвалах над винным погребом. Туда никого не пускают, и теперь стало особенно строго, – Лисенок встрепенулся, сморщил нос и сощурился, глядя на Йена. – Сжечь погреба можно, да? Правда, с ними заодно ползамка погорит.

– Никто не насадит его голову на кол и не выставит на площади, – Йен улыбнулся.

Лисенок вывернулся из-под руки Ворона, вскочил и засуетился, осматриваясь.

– До утра подожгу, успею, – бормотал он. – Уходите, пора. Я догоню.

Он вдруг замер, глядя на Йена.

– Обойдется, – пообещал тот, пробуя угадать новый страх рыжего. – Самый влиятельный человек храма в княжестве – светлейший отец Тильман. Он происходит из сильного княжеского рода, знатностью равен владетелю земель. У него под рукой войско храма, он умело толкует божью волю. Когда он был юношей, похоронил младшего брата и ушел в храм. Этот брат ему был… как мне – Локки. У Кабана теперь имя, как у того покойного брата. Я сам подбирал ему одежду для первой встречи с отцом Тильманом, сам выучил его каждому слову, и даже выговор поправил. Нет, Кабана не тронут.

Пока Йен отрицательно качал головой, Лисёнок сгинул… его умение пропадать и появляться казалось волшебным. Йен смущенно пожал плечами, глянул на Ворона.

– Уходим, – окончательно решил тот. Добыл из кошеля медную денежку, долго рассматривал. – Придется мне научиться городской охоте, где эти вот штуки и приманка, и капкан, и добыча. Я совсем их не понимаю и потому отрицаю. Но я буду стараться. Чтобы убить князя по-твоему, надо освоить. И мне, – Ворон остро глянул на детей гнезда, – и вам. Потому что мы вернемся и полностью решим дело. Даю слово.

Ворон не спеша добыл из ножен кинжал, разрезал ладонь и протянул вперед. Йен не знал, что полагается делать в ответ, дернулся было к кинжалу, но Ворон поймал его руку и просто сжал своей, окровавленной.

– Мы вернемся.

– Мы вернемся, – эхом отозвался Йен.