Дом для меня 2

Все это время Лер играл в чужом спектакле с прописанными, одобренным ролями. Он был хорошим внуком, неплохим другом, надежным работником, отличным электриком, чтобы соответствовать стандартам этих ролей, не нужно было чем-либо рисковать, не нужно было прокладывать дорогу в неизвестность и следовать за интуицией, надо просто делать, как делали до него другие, и тогда гарантирован спокойный минимум без потрясений. Это одобренные социальные роли с проверенными маршрутами, где вряд ли столкнешься с чужим разочарованием, ты даже со своим собственным вряд ли столкнешься, потому что, отыграв чужую роль, ты так и не встретишься с пугающей неизвестностью своей роли, не споешь собственную песню, не проложишь собственную дорогу.

Все это только на словах звучало красиво, а в реальности нужно было не бояться распахнуть душу, не бояться принимать решения, на которые не было проверенной инструкции, нужно было действовать интуитивно, доверять себе и не стесняться. Лер не боялся ввязаться в драку, не боялся грязной, тяжелой работы, а вот довериться своим собственным способностям боялся, боялся не вписаться в окружение, боялся не справиться с тем, что его не поймут, боялся, что он попробует и у него не получится. Леру проще было в тени, там, где ничто не нарушает его хрупкий баланс. Там, где затихшую боль не будоражат извне, а беспокойство и неуверенность не поднимают из подсознания страхи, упреки, насмешки и непринятие. Лера любили другим… за другое… Что бы сейчас сказал дед?

При воспоминании о бабушке Лер улыбался, бабушка бы обрадовалась, но она такая же «чудная», как и Лер, и Лер научился у бабушки, как надо подстраиваться под других и душить собственную песню в угоду окружающим, да и у бабушки возможности не было, ну и смелости тоже, хотя бабуля так же, как и Лер, имела красивый голос. Дед ее на деревенских сходках и встретил. Почему-то в их деревне раньше пели, собирались раз в неделю вечером и пели, дед в их колхоз тогда только приехал по распределению и на этой сходке увидел бабушку. Она любила это вспоминать, но после свадьбы про музыкальные вечера пришлось забыть, она не говорила почему, но очевидно из-за деда, тот ее до самой смерти стерег, все боялся, что ее, старуху, уведут. Для него она в любом возрасте была слишком красивой и он сторожил жену, свой страх потери реализуя через собственный деспотизм. Бабушка пела Леру перед сном, а еще пела на Новый год, но никогда не пела при чужих или гостях, которые, как назло, любили вспоминать времена ее юности, дед в такие моменты бесился, и после того как гости уходили, начинался скандал.

Лер не мог понять, почему дед ругается, из-за чего заводится, он спрашивал потом, когда все затихало, у бабушки в чем дело, она обычно молчала, но когда Лер подрос и снова спросил, ответила: «Страшно ему и стыдно, вот и злится». Бабушка была мудрая и спокойная, Лер хотел быть таким же. Все волны агрессии и внешних волнений разбивались о бабушкино спокойствие, но только теперь Лер стал понимать, какую цену за это платила бабушка, но перед ней и выбора-то особого не стояло, а перед Лером встал не просто выбор в какой-нибудь эфемерной перспективе, у Лера возможности колотили в двери, а Лер делал вид, что не слышит, и этот стук выливался в нарастающую тревожность.

Раньше у Лера не имелось всех этих перспектив, и он был просто оплотом спокойствия, а теперь Самсон подозрительно начинал коситься, замечая странности в поведении Лера. В этот котел стресса подливала масла в огонь маячившая перспектива конфликта с Васильцевым. Лер обещал, что не будет с Самсоном, в итоге обещание не сдержал, и что ему за это будет, предположить не мог. Более того, Васильцев не пропал окончательно из его жизни, иногда на почту приходили письма, в которых Дима в свойственной ему сухой, лаконичной манере интересовался здоровьем Лера.

Была всего лишь парочка таких писем, но Лера просто в дрожь бросало при их появлении, а в последнем Васильцев интересовался, как его занятия музыкой, есть ли какие-то перспективы, может быть, стоит помочь? От этого вопроса Лер просто похолодел и снова обкусал губы до крови. Почти сорок минут Лер метался по комнате, думая, что ответить, не хватало еще, чтобы Васильцев заинтересовался этой темой и подключился ему помогать.

О, это стало бы просто катастрофой! Лер не знал, в курсе ли Васильцев того, что он фактически живет с Самсоном, наивно надеясь, что не знает, но боялся представить, что будет, если узнает. Все это вкупе кидало Лера в состояние паники, и, презирая сам себя, он трусливо радовался, что, когда пришло последнее письмо Васильцева, они как раз поругались, и Самсон не стал свидетелем этой нездоровой паники, когда у Лера все из рук валилось и он себе места в собственном доме найти не мог.

Ответ Лер формулировал почти два дня, пока не пришло еще одно сообщение, по сути сводившееся к вопросу все ли с Лером хорошо и почему он не отвечает. В итоге Лер, сломавший голову над дилеммой, что говорить, не придумал ничего лучше, как сказать правду, к тому же врать он не любил.