Дом для меня 2

После той прогулки Лер хоть и не исцелился от фобии, но от Патриция шарахаться перестал и постепенно привык. Сегодняшнее утро также началось с короткой прогулки. По утрам Лер не надевал на Патриция намордник, потому что в пять утра мало кого можно было встретить на улице, и эти прогулки собака любила больше всего. Они выходили из дома, переходили разбитую дорогу, которую бесившийся из-за плохого асфальта Самсон регулярно подсыпал гравием, спускались к небольшому оврагу, переходили через него и шли по тропинке к небольшому ключу, возле которого этим летом Лер сколотил скамейку.

Перед ними простиралось золотистое море пшеницы, волнами колышущееся на ветру. За полем начинался лес, а за лесом казалось словно земля обрывается и там только безграничная синь неба. Почему-то именно в этом месте, а не дома на Лера нападало вдохновение. Он брал с собой планшет с установленным музыкальным приложением, наигрывал мотив, который потом воспроизводил дома на профессиональных инструментах. Правда, когда дома был Самсон, записать музыку не выходило, потому что для этого Леру нужно было в спокойной обстановке настроиться, так чтобы его никто не отвлекал и не дергал. Лер мог зависнуть на некоторое время у окна, а потом пойти к инструментам, да и сама запись могла растянуться не то что на день, а порой и на неделю, Лер подбирал инструменты, тональность, что-то добавлял, исправлял, все это требовало времени и погруженности в процесс, в присутствии же Самсона это было почти нереально, он, конечно, мог потерпеть полдня, тем более ему и самому требовалось работать с документами. А тут еще в условиях пандемии Самсон перешел на дистанционное управление своим бизнесом и многие вопросы решал дистанционно, и дом Лера, а точнее, гостиная превратилась в офис с многочисленными документами и гаджетами.

Самсон мог с кем-то ругаться по телефону, рычать на собаку или на ломающуюся кофеварку. В целом Самсон был очень вспыльчивым, и если его накрывало, то шум стоял на весь дом. Лер мог бы попросить его не шуметь, но почему-то не просил. Он стыдился отвечать себе на этот вопрос и просто откладывал запись на дни, когда Самсон уезжал в Москву. Почему-то Леру было неловко заговаривать с ним про музыку, которую считал слишком личной областью своей жизни, а Самсон называл это "побренчи мне чего-нибудь". Лер не огрызался на такие формулировки, но выбешивал Самсона тем, что никогда ему не играл.

Вообще ситуация была ерундовой и в то же время фатально-тупиковой. Лер не мог работать при Самсоне, не мог расслабиться и заниматься тем, что нравится, потому что Самсон словно преследовал слабости в Лере, а музыка всегда была его слабостью. Лер прятался в ней от всех и погружался в какое-то другое, более широкое, безграничное, ничем не скованное пространство, где нет материи, одни лишь вибрации и волны без начала и конца. Лер растворялся и погружался в музыку, расщеплялся в ней на атомы и на время переставал существовать, переставал чувствовать непроходящую тоску и боль в груди, исчезало все, что стучало из подсознания, и о чем Лер не хотел думать, не хотел вспоминать. И эту свою необъятную вселенную Лер не мог выразить вслух, не мог рассказать о ней, объяснить, насколько она для него важна, что настолько огромное и бесконечное невозможно выразить словами, и Лер немел, теряясь.

К тому же не музыка принадлежала Леру, а Лер – ей, и когда она стучалась в его душу, Лер не мог работать над внешней средой, он словно радио наконец настраивался на волну и превращался в инструмент, неспособный контролировать внешний мир. Он не мог пойти и попросить кричащего на кого-то по телефону Самсона быть потише, потому что в запале тот рявкнет и на него, Лер ответит, и все, вот уже и нет того самого контакта, приемник терял волну, и Лер чувствовал глубокую досаду. Поэтому в таких ситуациях он надевал наушники и старался набросать мелодию хотя бы в приложении, чтобы потом попробовать снова поймать ту самую частоту, нужную волну, на которой она звучит в пространстве.

Дед называл увлечение музыкой блажью. И какой-то частью своей личности Лер впитал это отношение к самому себе, эта чужеродная часть его личности также считала это блажью, "недостойной мужика", и вынуждала Лера стыдиться своей музыки, прятать ее от всех, потому что это "от лени и безделья". Все остальные занимаются "нормальными" делами, а Лер – "ерундой", поэтому он не досаждал своими проблемами другим. Лер чувствовал эту неуверенность в себе, даже пытался сам с собой договориться, вытащить больную тему из пыльного ящика подсознания, но проблема заключалась еще и в том, что ему был никто не нужен в его творчестве, он не хотел ничего объяснять, ничем делиться, никакими переживаниями, потому что сам не совсем понимал, как это работает, чтобы еще и озвучивать это, а если бы он все же решился поднять данную тему, пришлось бы объяснять, почему ему нужна тишина, почему она важна, почему Лер не знает, сколько ему потребуется времени. Он как-то попробовал заикнуться Самсону о том, что ему нужно поработать над новой записью.