Дом, где тебя ждут

Бабушкина квартира располагалась на первом этаже блочного дома. Небольшая двухкомнатная, с совмещенным санузлом, что Аглае особенно понравилось. Затеняя солнечный свет, газон под окном густо порос персидской сиренью. Открываешь окно, и будто оказываешься в саду. В жару было прохладно, зато в непогоду из окна в квартиру проникала мозглая сырость, от которой на стене пузырились обои. Сервант с потертой лакировкой хранил набор хрустальных рюмок и пару фарфоровых статуэток – златогривого коня и Аленушку с козленком. Прямо по боку козленка шла гравировка «Валентине Степановне от коллектива прядильного цеха».

Наследство свалилось на голову нежданно, словно снегопад в июльский зной. Позже Аглая много раз прокручивала в уме телефонный звонок с прерывистым голосом папы:

– Аглая, бабушка Валя умерла и завещала тебе квартиру. Тебе надо пойти к нотариусу и оформить документы, а потом поступай как знаешь, – и, после долгой паузы, растерянная фраза: – Не понимаю, почему тебе, а не мне или Петьке? Мама его растила и воспитывала. Но спорить не будем.

До Аглаи не сразу дошло, что в ее собственности оказалась квартира в Петербурге, разом превратившая ее в независимую и состоятельною особу с собственной жилплощадью. Душа обмерла только в кабинете нотариуса – пожилого дядечки с объемистой лысиной, прикрытой жидкими волосенками от уха до уха. Боясь нарушить прическу, нотариус сидел за столом застывшим истуканом и говорил ровным, скрипучим голосом, как в переводном фильме. Аглая старалась не смотреть на лысину, но глаза невольно скользили по конструкции на голове, и становилось стыдно за свою несерьезность и за то, что она не горюет по бабушке Вале, как положено нормальной, любящей внучке.

Бабушку Аглая видела всего однажды, в день, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Тогда она ворвалась домой перепачканная помадой от поцелуев подружек и сразу окунулась в тяжелую тишину, среди которой надрывной трелью звенела парочка мух на подоконнике. Разом присмирев, Аглая заметила чужую кофту на вешалке и пару старомодных женских туфель без каблука.

Мама не сидела в кресле напротив телевизора, а стояла у окна и курила в открытую форточку, что уже само по себе было необычным. При виде Аглаи она резко обернулась и неопределенно сказала в сторону стены:

– Вот ваша внучка. Явилась.

Аглая с удивлением посмотрела на пожилую женщину, поднявшуюся ей навстречу из маминого кресла. Она была невысокой, полной блондинкой с тугими щеками, залитыми ярким румянцем, и яркими зелеными глазами в сетке тонких морщинок.

– Здравствуй, Аглаюшка, я бабушка Валя. Вот, приехала поздравить тебя с днем рождения.

Бабушка протянула руки обнять Аглаю, но, поскольку та не двинулась с места, застыла в этой позе, явно чувствуя себя неловко.

За спиной раздались шлепающие шаги мамы и громкий хлопок кухонной двери, словно бы разорвавший Аглаино оцепенение.

– Бабушка, спасибо за поздравление. Рада познакомиться.

Она не знала, обращаться ей к бабушке на «ты» или на «вы», и выбрала вежливый нейтралитет, с каким разговаривают с посторонними.

Бабушка нервно улыбнулась:

– Понимаешь, я сразу с поезда. Из Питера и обратно. Поездов много, а билетов не достать. И куда столько народу ездит туда-сюда? Непонятно. Привезла тебе подарок. Не знаю, понравится ли, но продавец сказал, что молодежь только такие и покупает. Возьми, от чистого сердца.

Суетливыми движениями бабушка достала из сумки упаковку с последней модели мобильным телефоном, какой Аглая не представляла даже в самых смелых мечтах. Задохнувшись от восхищения, она прижала к себе телефон и глупо вытаращилась на бабушку, чье лицо внезапно покрылось мертвенной бледностью.

– Бабушка, вам плохо? – Аглая все-таки не смогла перешагнуть через барьер отчужденности.

Валентина Степановна промокнула бисеринки пота над верхней губой и глубоко вдохнула:

– Нет, просто вспомнилось, – поцеловав Аглаю сухим летучим поцелуем, она медленно пошла к двери и, перейдя порог, неслышно произнесла: – Тоже рыжая. Боже, до чего же они похожи.

На обратном пути в Петербург Валентина Степановна не сомкнула глаз. Скорый поезд мягко и убаюкивающе постукивал на стыках, соседи по купе спали, а она смотрела в окно и вспоминала, как в зимнюю пору сорок третьего в их деревню привезли эвакуированных детей из Подмосковья. То было время тяжкое и полуголодное. Напрягая силы, Красная Армия билась в окопах Сталинграда, и у старых и малых на устах гуляло одно:

– Господи, помоги выстоять! Спаси и сохрани!

Мамка вынесла из кладовой и повесила в красный угол припрятанную икону. Сурово глянув на ребятишек, приказала:

– И чтобы каженный день молились, не забывали. Если Он за нас не заступит, – она подняла руку к потолку, – то больше некому, а детская молитва доходчива.

В их деревню, что ни день, приходили похоронки, и малолетке Валентинке казалось, что по небу скользят не облака, а летит на крыльях черная тень горя горького. Самим бы выжить, а тут еще эвакуированные.