Дом, где тебя ждут

– А у тебя? – Аглая взглянула в зеркало и поправила кокошник, успев отметить яркий блеск своих глаз в электрическом свете и то, как кокошник подчеркивает ровную дугу бровей.

Кирпичников покладисто мотнул головой:

– И у меня проблемы. Мы с моей девушкой разбежались, и я остался одиноким тополем на Плющихе.

Аглая ядовито прищурилась:

– Так ты ко мне в кавалеры набиваться пришел?

– Обижаешь. Я к тебе как к другу пришел. Можно сказать, к товарищу по несчастью.

Кирпичников втащил елку в комнату, и Аглая обратила внимание, что он успел разуться и стоит в одних носках.

– У тебя игрушки елочные есть?

– Вроде есть. Только они очень старые, еще бабушкины. На антресолях ящик стоял.

– Давай тащи его сюда быстренько, – сняв куртку, Кирпичников ловко кинул ее на вешалку, точно попав капюшоном на крючок. – Ты чем занималась? – он повел носом: – Оливье стригла? Ну так иди, продолжай, а я тут с елкой пошурую.

– А ты нахал, – от его бесцеремонности Аглая начинала медленно закипать. Но Кирпичников внезапно детским жестом потер глаза – красные и уставшие, и ее злость утихла, уступая место робкому веселью, словно в ненастный день сквозь тучу пробился лучик солнца. На Кирпичникове ладно сидели черные джинсы и темно-голубой свитер с выпуклым узором. Аглая подумала, что его девушка сделала глупость, отказавшись от такого отличного парня, как Олег Кирпичников.

Фанерный посылочный ящик с игрушками отыскался в дальнем углу антресоли. Когда Аглая сняла крышку, Кирпичников шутливо присвистнул:

– Да ты, оказывается, богатая невеста, Мезенцева. На сокровищах, можно сказать, сидишь. Сколько, ты думаешь, стоит эта игрушка?

Двумя пальцами он выудил из ящика ватного оленя с проволочными рогами, на котором сидело какое-то чучело, отдаленно напоминающее чукчу.

Аглая пожала плечами:

– Не знаю. Нисколько.

– Очень глубоко ошибаешься. Игрушка тянет тысяч на десять – пятнадцать. Рублей, само собой. А космонавт с ракетой – точно не меньше пяти, – Кирпичников указал на бледно-желтую фигурку с прищепкой. – Если весь этот ящичек продать поштучно, то на машину тебе точно хватит.

– Да ты, оказывается, эксперт, – Аглая с уважением посмотрела на бабушкин ящик, встретив взгляд пузатой серебряной рыбки с поролоновым хвостом.

– Есть такое, – хвастливо признал Кирпичников. – Я недавно кражу расследовал у одного антиквара, пришлось вникнуть. У мужика того самая дорогая игрушка на сорок тысяч тянула. Еще дореволюционная – фарфоровый Щелкунчик, так он из-за нее, как ребенок, плакал. За руки хватал, умолял: найдите вора, а то повешусь.

В Аглаином сознании игрушки не совмещались с ценой жизни, и она охнула:

– Господи! Нашли?

– Нашли. Внучок вором оказался. Почти все игрушки удалось вернуть, кроме Щелкунчика. Внук успел его продать за пару тысяч и деньги прогулять. Вот уж где впору вешаться, что такой подонок вырос.

– Он не сам вырос, его вырастили, – сказала Аглая, – ребенок не трава в поле. За елочными игрушками человека не заметили, вот он и мстит.

– Разве не бывает, что родители в ребенка всю душу вкладывают, а он тварью вырастает?

За разговором Кирпичников успел установить елку на крестовину и водрузить звезду на макушку. Звезда была тоже старинная – из рубинового стекляруса.

– У меня пока небольшой педагогический опыт, – сказала Аглая, – но, знаешь, сразу видно, когда у родителей на первом месте свои интересы. Вот, например, женщина говорит: «Ребенок самое дорогое», а жизнь свою ради него менять не желает. Пальцем не шевелит, чтобы понять ребенка, почувствовать душу, да просто поговорить, в лучшем случае – в магазин сводит.

Она поняла, что говорит про свою мать, и замолчала, чтобы не портить себе настроение. Вчера, отстояв на почте очередь, она перевела маме очередную порцию денег, а уже сегодня с утра вместо поздравления получила телефонный выговор за опоздание:

– А ты не подумала, что у меня тоже должен быть праздник и я должна заранее купить продукты? Или хочешь, чтобы я подала на алименты?

Летом, рассказывая Филиппу об отношениях с матерью, она ухитрилась не заплакать. Филипп слушал ее с каменным лицом, выдававшим волнение, но потом взял ее руку и дыханием согрел холодные пальцы, словно хотел передать частичку своей силы.

Она не хотела, но губы сами произнесли его имя:

– Филипп…

Медом растекшись на губах, дорогое имя новогодней гирляндой вспыхнуло и заиграло в еловых ветках. Кирпичников вынул вилку из розетки и обернулся:

– Значит, твоего парня зовут Филипп?

Ей не хотелось обсуждать свои чувства с Кирпичниковым: Филипп был только ее, и больше ничей.

Она коротко бросила:

– Я пошла делать оливье, и у меня есть банка шпрот. Как ты смотришь на фаршированные яйца?

– На фаршированные яйца я смотрю с любовью, – с серьезной миной ответил Кирпичников.

Петербург, 2015 год