Дом, где тебя ждут

«Помнят Сталинград, сволочи», – подумал он, отхлебнув из фляжки глоток тепловатой воды, пропахшей тиной.

Такой мощный оборонительный рубеж в европейском городе встретился впервые, и теперь он со злостью смотрел на противотанковые баррикады поперек улиц, представлявшие собой обломки кирпичных стен толщиной до трех метров, усиленных рельсовыми перекрытиями. Сразу за баррикадами противником были установлены танки или самоходные орудия, основные перекрестки простреливались противотанковым и пулеметным огнем.

Здесь с ходу не проскочишь. А задержись хоть на миг – рискуешь схватить в броню фаустпатрон. Фаустники представляли для танков огромную опасность. Фаустпатрон прожигает броню насквозь, а если выстрелят в корму – самое уязвимое место, то от танка останется только сгоревший остов.

– Никольский, попробуй прорваться в обход, – сквозь помехи пискнул динамик шлемофона и замолк, перекрытый звуком ближнего взрыва.

Подавая сигнал механику-водителю взять вправо, Юрий стукнул его по правому плечу. В обход так в обход. Голос был сорван уже давно, но сейчас говорить не требовалось – все равно грохот канонады забивал пространство, если можно назвать пространством тесную кабину с пятью членами экипажа: с ним – командиром танка, командиром орудия, механиком-водителем, заряжающим и радистом-пулеметчиком.

Движение далось Юрию с трудом, потому что сразу заныло, застучало в раненом легком, выдувая воздух из тела. Он несколько раз глубоко вздохнул, еще больше перекрывая себе приток кислорода – дышать в танке было решительно нечем.

Механик-водитель Кудрин перебросил рычаг, направляя тяжелую машину в проулок между руинами:

– Так точно, вправо, товарищ старший лейтенант.

Юрий не мог слышать Кудрина, но знал, что тот всегда отвечает вслух, когда надо и когда не надо. Привык за годы учительства.

Тяжело сглотнув, Юрий припал к панораме, напряженно отслеживая каждое движение противника. Командир танка работает как циркач: сам наводит, сам стреляет, командует заряжающим и механиком-водителем, по радио связывается с танками взвода. Навел на цель – нажимай сапогом на голову механику: огонь! Бывало, обрывая голосовые связки, кричишь: «Бронебойным, осколочным, бронебойным»…

Звякают боками отстрелянные гильзы, в башне нечем дышать от пороховых газов, мотор ревет.

Гаубица напротив дома снова выплюнула снаряд. Фасад пошатнулся в агонии и стал медленно оседать, превращаясь в кучу обломков, из которых с поднятыми руками стали выползать фрицы.

К вечеру их мотострелковая бригада полностью овладела пригородом Шмаргендорф, сделав привал в старом парке с разбегавшимися в стороны широкими аллеями. Гусеницы танков перемалывали кроны деревьев, сбитые выстрелами. Торчали вверх обломки стволов, там, где когда-то была клумба, зияла глубокая воронка, на самом краю которой спиной вверх лежал убитый немецкий солдат.

Разминая ноги, Юрий упруго выскочил на еще теплую броню танка и посмотрел в направлении Берлина. Свежий весенний ветерок приятно холодил разгоряченное лицо, обдувая щеки и волосы и принося с собой запах гари. Далеко за городом по темному небу металось малиновое зарево, прошитое огненными трассами выстрелов. Несколько часов отдыха – и снова в бой.

«Вот, папочка, и конец войне. Знал бы ты, сколько крови и слез… Хотя ты знаешь, и видишь, и не раз спасал меня», – подумал Юрий.

– Командир, спускайся, – оборвал мысли голос заряжающего, – я жратву принес.

– Не жратву, а ужин. Сколько тебя, Ефремов, учить можно? А еще собираешься в пединститут.

– В институте я армейский лексикон в запас отправлю. До следующей войны, – сказал Ефремов.

– Тьфу на тебя, одной войны на столетие хватит… – Юрий сделал паузу, – нет, на тысячелетие! Надо фашистов так разбить, чтоб никто никогда в мире и мечтать не смел даже смотреть в нашу сторону.

Котелок в руках Ефремова источал густой аромат лаврушки и мяса, от которого немедленно потекли слюнки.

Юрий соскользнул вниз, сразу почувствовав, как земля дала резкий крен на сторону. Он усмехнулся: за день так в танке наболтаешься, что твердь кажется непривычной. Но ничего, осталось еще немного, еще чуть-чуть. Дойти бы до Берлина, посмотреть, как над Рейхстагом полощется красное знамя, а потом поехать во Францию и разыскать Таню. Юрий знал, что последнее невозможно, но мечта о встрече с Таней была той спасительной ниточкой, за которую он держался все прошедшие годы.

И сразу в груди заныла тревога: как она там, жива ли? Из памяти в который раз выплыл день, когда однажды ночью повернулся ключ в замке и в тишине раздались осторожные шаги, словно кто-то ступал по хрупкому льду. Танин приезд он помнил до мелочей, перебирая в памяти каждое драгоценное мгновение. Ее руки, губы, волосы, быстрая улыбка, глаза, которые в момент волнения становились черными, почти агатовыми.

А сколько за предвоенные годы было написано писем! До войны Юрий слал их на Танин парижский адрес, не указывая отправителя, опуская в почтовый ящик как в полынью. Неужели ни одно письмо не дошло?