Дом, где тебя ждут

– Мадам Горн, – он выступил вперед, с болью заметив, что на лицо Тани набежала тень отчуждения.

– Герр Эккель, вы опять меня караулите? Я буду вынуждена поменять квартиру.

– Я вас и там найду.

Зря он это сказал, потому что в ее глазах промелькнула холодная ярость. Он видел подобное выражение в глазах других русских, когда они шли на смерть.

Она сухо бросила:

– Ах да, я забыла, что вы представитель нового порядка.

Презрение, с которым это было сказано, могло растопить лед, и Курт разъярился:

– Да, мы, немцы, несем Европе новый порядок, который вольет в старушку новые силы. Посмотрите вокруг: мир захлестывает чума коммунизма и управлять государством будут не сильные лидеры, а орды неумытых клошар, отрицающих частную собственность.

– Не берусь теоретизировать насчет сильного лидера, – перебила его Таня, – но в моей частной собственности вчера провели обыск и сделали это отнюдь не клошары.

Захлебнувшись речью, Курт побагровел:

– У вас обыск?

– У меня. А что, собственно, вас так удивляет?

«Таня, обыск… Но если она участвует в Сопротивлении? Тогда арест, пытки и виселица», – земля покачнулась и поплыла из-под ног. Курт сжал кулаки:

– Таня, я обещаю вам, что больше вас никто не побеспокоит, но вы не должны вмешиваться в политику.

Ему хотелось вложить в слова твердость, но получилось почти жалобно.

Метнув на него быстрый взгляд, Таня не ответила, быстро пройдя мимо него к входной двери.

«Скажет “до свидания” или не скажет? Если не скажет, то завтра меня собьют в бою», – с неистовой силой подумалось Курту, и как он ни пытался выдавить эту мысль из головы, она заполнила все его существо.

«Скажи, скажи, пожалуйста, скажи!»

Кажется, от напряжения он перестал дышать.

От хлопка двери в душе стало пусто и гулко.

Днем Курт Эккель сходил в комендатуру и поговорил с нужными людьми, настаивая, чтобы важную для рейха персону Таню Горн оставили в покое.

Через неделю его обгоревший самолет нашли партизаны.

Веселый парень из взвода разведчиков заглянул в кабину и лихо присвистнул:

– Гляньте-ка, ребята, а фриц-то почти целехонький, видать, кровью истек.

– Собаке собачья смерть, – сплюнул себе под ноги взводный, – сидел бы в своем фатерлянде, был бы цел. Мы его на пироги не приглашали.

* * *

Больше Таня не видела Курта Эккеля. Она не интересовалась, куда он подевался, но где-то к исходу весны мадам Форнье сообщила, что в квартиру Эккеля заселился другой жилец – тоже немец, по виду коммерсант. Новый сосед едва мог связать по-французски пару слов и казался добродушным дядюшкой с румяными щечками. Правда, Варя утверждала, что собственными глазами видела, как он заходил в гестапо и встречные офицеры при виде него брали под козырек.

– Час от часу не легче, – заметила Фелицата Андреевна на Варино сообщение, а Таня подумала, что нет худа без добра и в подъезд с таинственным коммерсантом лишний раз не сунется проверка.

Она по-прежнему оставалась связной, постепенно приобретая навыки опытной подпольщицы. В марте сорок второго она несколько дней прятала в бутике английского летчика, сбитого над Францией. Потом месье Пьер переправил его на побережье к рыбакам-контрабандистам. По скудным репликам, которыми месье Пьер перебрасывался с летчиком, Таня сделала вывод, что у рыбаков налажен канал связи с Англией и летчик не первый, кого они спасали. Еще месье Пьер утешил известием, что Марк в безопасности, это сняло камень с Таниной души и заставило Фелицату Андреевну прослезиться от радости. Варя была на седьмом небе от счастья.

Война тянулась, как тяжкая болезнь, от которой не было видно избавления. Зима, весна, лето и опять зима.

Порой отчаяние достигало такой величины, что Таня с трудом заставляла себя есть, разговаривать и молиться. Горе тисками стягивало горло. Красная Армия сражалась, но отступала, оставляя на растерзание врагу города и села. Киев, Минск, Великий Новгород, Брянск, Краснодар – слыша названия оккупированных населенных пунктов, Тане хотелось биться головой о стену, вцепиться рукой в косяк и жахнуть лбом со всего размаху, чтобы хоть на минуту забыться от горя. Однажды она так и сделала, набив себе огромную шишку, которую потом пришлось густо запудривать.

От выматывающего ожидания ужасных вестей Таня едва сдерживалась, чтобы не перейти на крик отчаяния. Она похудела и подурнела, сосредоточивая свою жизнь на обрывках новостей по Би-би-си, где все чаще мелькало слово «Сталинград», похожее на стук рассыпанной дроби. Несколько раз Би-би-си повторяло фразу, наполняющую душу горькой гордостью:

«…За двадцать восемь дней была завоевана Польша, а в Сталинграде за двадцать девять дней немцы взяли несколько домов. За тридцать восемь дней была завоевана Франция, а в Сталинграде за это же время немецкая армия продвинулась с одной стороны улицы на другую».