Дом, где тебя ждут

Ошалевшие от счастья горожане неслись на улицы, засыпая советские танки охапками весенних цветов. Хозяйки совали в руки солдатам снедь, бутыли домашнего вина, колбасы, булочки. Алгбетина мама ухитрилась стащить молодого солдатика с брони и расцеловать в обе щеки. У него было уставшее лицо с черными полосами копоти на лбу и красные глаза, слезящиеся то ли от пыли, то ли от радости.

Вблизи ратуши толпа народа подхватила на руки автомобиль с советским военачальником Коневым. Теперь его фамилию знает вся Прага. Смеясь, он выскочил на землю – обыкновенный человек, который смог подарить жизнь ее Вацлаву и многим тысячам чехов.

На своем недолгом веку Алгбета никогда не видела, чтобы Прага ликовала с таким упоением.

Желая угодить пану офицеру, Алгбета решила не опускать письмо в почтовый ящик, а отнести прямо в почтовое отделение. Правда, путь к офису лежал мимо руин разбомбленного особняка. Говорят, там вчера нашли убитого русского солдата, но если превозмочь страх и пробежать быстро-быстро, то ничего страшного не случится. В конце концов, комендатура обыскала все окрестности. Тут Алгбета вспомнила о подземных ходах княгини Либуше, о рыскающих по ночам недобитых фашистах и заколебалась: идти – не идти. Но Вацлав приглашал вечером пойти погулять на Карлов мост, а сейчас уже почти шесть часов и, значит, надо спешить.

Недобрые слухи об этом месте ходили еще до войны. Местные жители пугали, что ночью по особняку бродит дух хозяина, в Средневековье умершего от чумы, и душит крыс, которые занесли в город чуму. Крыс Алгбета боялась едва ли не больше привидений. Привидение еще поди найди, а крысы всегда тут как тут.

Прежде чем пробежать мимо опасного места, Алгбета, как благоразумная девушка, внимательно присмотрелась к руинам, зиявшим темными окнами. Та стена, около которой разорвалась бомба, высилась грудой битых кирпичей. Три остальные стены выстояли, чудом удерживая дырявую крышу, из которой гнилым зубом торчала широкая труба камина. Алгбета прижала к себе сумочку с письмом и быстрым шагом пошла через двор, стараясь, чтобы на туфельки не попало ни крошки пыли. Под ноги скатилось помятое ведро с дырявым днищем. В щербине асфальта лежало несколько разбитых розовых чашек с золотым ободком. Они были похожи на нежные лепестки, случайно упавшие в грязь.

«Когда я буду готовить себя приданое, то обязательно куплю пару таких чудных чашек», – подумала Алгбета, но вдруг прямо из окна первого этажа выскочил какой-то человек и грубо зажал ей рот.

Яростно отбиваясь руками и ногами, она не понимала, куда ее тянут и что хотят с ней сделать. С силой мотнув головой, Алгбета ухитрилась укусить ладонь, давившую на щеки, и услышала короткое немецкое ругательство. От удара в живот в глазах стало темно, но все же она сумела вырваться и выбежать на дорогу.

«Немцы! Немцы!» – это было единственное слово, которое всплыло в памяти. Все остальное Алгбета напрочь забыла и пришла в себя только через месяц, первым узнав Вацлава, который дежурил возле ее кровати.

Париж, 1945 год

С набережной Сен-Бернар открывался чудный вид на Нотр-Дам-де-Пари.

Каменное кружево старого собора крахмаль-но застыло в темном июльском небе с россыпью золотых звезд. На углах соборных башен, словно собаки, ожидающие хозяина, сидели химеры. На Аркаде Королей замерли цари Древней Иудеи в белых одеждах. Во время Французской революции Робеспьер в припадке ярости приказал срубить статуям головы, но время и руки мастеров сумели вернуть в мир красоту. В отличие от людей погибшие статуи можно воскресить. Высокие пилястры тянули пропорции вверх, и затейливо украшенное лепниной, массивное сооружение казалось невесомым как пушинка.

Таня подумала, что если бы ажурный шпиль не прикалывал собор к небесам, то Нотр-Дам-де-Пари мог улететь от порыва свежего ветра с Сены.

Она обернулась к своему спутнику:

– Никак не могу налюбоваться на эту красоту.

Высокий, симпатичный мужчина в безупречном костюме цвета беж согласно улыбнулся:

– Мне не часто доводится бывать в Париже, но сюда прихожу обязательно. Здесь чувствуется поступь истории, не правда ли?

С Алексеем Таня познакомилась неделю назад, когда он пришел в бутик и на примитивном французском сказал:

– Мадам, я ищу подарок для моей матушки, и парижские знакомые уверили, что лучшего сувенира, чем ваши ожерелья, не сыскать во всей Франции.

У мужчины были голубые глаза с легкой татарской косинкой и курносый нос, придававшим ему сходство с озорным петрушкой.

– Прошу вас, выбирайте.

Таня подвела покупателя к стойке с бусами и провела пальцами по прозрачному каскаду, зазвеневшему под ее рукой.

– Месье иностранец?

– Американец.

«Само собою, американец», – подумала Таня, потому что послевоенный Париж был наводнен американцами, как невод селедкой во время путины. Американцы раздражали французов своей нахрапистостью. В отличие от соотечественников, этот вел себя очень скромно и сразу представился:

– Алекс Круглофф.

– Русский?