Потянувшись к ночному столику, Маурицио выключил будильник еще до того, как тот зазвонил. Паола что-то пробормотала и глубже зарылась лицом в подушку. Маурицио поставил будильник на место и посмотрел через комнату, мимо двух зеленых диванов, уютно расположенных перед газовым камином, на большое панорамное окно, занимавшее всю стену. Утренний свет начал мягко проникать сквозь жалюзи и золотистые шелковые шторы, которые они всегда оставляли слегка приоткрытыми, чтобы видеть покрытый зеленью балкон и сад внизу. Из сада Инверницци по соседству доносились крики павлинов, в то время как гудение транспорта, начинающего заполнять Корсо Венеция, было едва слышно. Маурицио нравилось ощущение покоя, которое давала ему квартира, несмотря на то, что она находилась в самом центре Милана, в двух шагах от элегантных магазинов на Виа Монте Наполеоне и Виа делла Спига, которые когда-то были декорациями для мечты всей его жизни.
Первые несколько месяцев после того, как он продал свою долю в «Гуччи», Маурицио жил в оцепенении, в состоянии шока, как будто кто-то умер. Он обвинил «Инвесткорп» в том, что она не дала ему достаточно времени, чтобы внедрить новшества, Доун Мелло – в том, что она не придерживалась его концепции дизайна, де Соле – в предательстве. Он чувствовал, что его обманули.
– Маурицио мучили мысли о том, что он предал своего отца, – говорила Паола позже. – Он боялся, что предал все, что было сделано до него, и это причиняло ему много страданий, – вспоминала она. – Как только он понял, что у него нет выбора и остается только продать свою долю, он расслабился. Он уже ничего не решал.
С погашенными долгами и более чем 100 миллионами долларов, оставшимися в банке от продажи его акций «Гуччи», Маурицио Гуччи впервые в жизни не нужно было сражаться.
После продажи акций Маурицио купил велосипед, который хранил в подвале здания на Корсо Венеция. Затем он исчез из Милана. Он отплыл на «Креоле» обратно в Сен-Тропе, а потом отсиживался в одиночестве в Санкт-Морице. Шли недели, туман и депрессия начали рассеиваться. Он понял, что с него сняли огромное бремя.
– Впервые в жизни он смог решить, что он хочет сделать для своего собственного будущего, – говорила Паола. – У Маурицио не было беззаботного детства; он всегда ощущал груз своего имени и всего, что из этого вытекало. Его отец часто давил на него, и Маурицио твердо знал, что он все должен делать «правильно». Потом он столкнулся с завистью двоюродных братьев, потому что он унаследовал пятьдесят процентов, ничего толком не сделав, в то время как именно их отец сделал имя «Гуччи».
В начале 1994 года он вернулся в Милан, взял свой велосипед и ездил на нем взад и вперед от своей квартиры на Корсо Венеция до офиса Фабио Франкини на другом конце города, где начал разрабатывать новые бизнес-идеи.
– Ему некуда было идти, и он пришел сюда, – вспоминал Франкини. – В восемь часов утра он уже был здесь, взбудораженный идеями.
Во время одной из своих утренних поездок Маурицио остановился у площади Сан-Феделе. В то холодное серое утро в начале февраля 1994 года директор по коммуникациям «Гуччи» Пилар Креспи рано утром прибыла в штаб-квартиру компании и поднялась по покрытой ковром лестнице в свой офис на втором этаже задолго до того, как кто-либо еще явился на работу. Когда Креспи обошла свой стол, разбирая стопки глянцевых журналов мод, ее точеные черты лица напряглись и что-то внезапно привлекло ее внимание за окном. Внизу недавно вычищенные меловые фасады церкви и окружающих зданий на площади Сан-Феделе мерцали в бледном свете раннего утра, напоминая призрачную оперную сцену в соседнем Ла Скала. Креспи отложила бумаги и подошла к окну, чтобы незаметно выглянуть наружу. Замершая одинокая фигура сидела на одной из мраморных скамеек напротив здания, глядя на офис «Гуччи». Мужчина был закутан в верблюжье пальто, его темно-русые волосы едва касались воротника. Фигура сливалась с окружающим камнем, и сначала Креспи не заметила его, но знакомое движение привлекло ее внимание, когда он поднял руку, чтобы поправить очки на носу. Креспи ахнула – Маурицио Гуччи сидел и смотрел на здание. Она не видела его почти год. В течение нескольких недель перед продажей он был отстраненным и недоступным; после продажи он полностью исчез из поля зрения.
Она смотрела, как он медленно осматривает здание «Гуччи», словно пытаясь представить, что происходит внутри. Пока она смотрела, как он сидит там, ее накрыла волна печали. Она подумала о том, каким терпеливым и великодушным он был с ней в самом начале, позволив ей отложить дату начала работы до тех пор, пока ее сын не закончит школу в Нью-Йорке и она не сможет организовать переезд в Милан. Она вспомнила, каким энергичным и полным энтузиазма он был, пока отчаяние не превратило его в параноидального и капризного начальника.
– На его лице было выражение такой печали, – позже говорила Креспи. – Сан-Феделе – это его мечта. Он просто сидел и смотрел вверх.