Дом и мир

— Чтобы сбить нас с толку. Что бы вы ни говорили в его защиту, он, конечно, воробей стреляный. Службу свою он, правда, нес честно, но я уверен, что он имел касательство ко всем кражам в нашей округе.

Тут инспектор привел массу примеров того, как мошенники совершают грабеж за двадцать пять — тридцать миль от дома и успевают вернуться вовремя к исполнению своих обязанностей.

— Вы привели Касема? — спросил я.

— Нет, он остался в полицейском участке. Сейчас приедет судья, и начнется допрос.

— Я хочу его видеть.

Как только я вошел в камеру, Касем бросился мне в ноги и, рыдая, проговорил:

— Клянусь богом, махарадж, я не совершал кражи!

— Я в этом уверен. Не бойся, я не дам тебя в обиду, раз ты ни в чем не виноват.

Точность в рассказе Касема отсутствовала. В его изложении все принимало грандиозные размеры — участвовали в ограблении четыреста или пятьсот человек с огромными ружьями и мечами и т. д. Все это, конечно, был вздор. Он или сильно перетрусил, или его мучил стыд от того, что он не выполнил свой долг и не защитил казну хозяина. Он настаивал, что все это дело рук Хориша Кунду, и утверждал даже, что ясно слышал голос его главного арендатора, Экрама.

— Вот что, Касем, — сказал я, — поменьше болтай и не старайся кого-нибудь запутать в это дело. Тебе никто не поручал возбуждать подозрение против Хориша Кунду.

Вернувшись домой, я попросил учителя зайти ко мне. Выслушав меня, он покачал задумчиво головой и сказал:

— Если люди заменяют совесть понятием «родина», ни к чему хорошему привести это не может. В таких случаях бесстыдно обнажаются пороки страны во всем их безобразии.

— Как вы думаете, дело чьих рук...

— Не спрашивай меня. Помни, однако, что порок заразителен. Немедленно удали их всех из своих владений.

— Я дал Шондипу еще один день. Послезавтра они все уедут.

— Да, вот еще что. Забери с собой в Калькутту Бимолу. Здесь кругозор ее слишком ограничен — она не способна видеть людей и их поступки в истинном свете. Покажи ей мир, людей, занятых трудом. Пусть она научится смотреть на вещи широко.

— Я уже думал об этом.

— И не медли. Помни, Никхил, история человечества создается соединенными усилиями всех народов мира. Поэтому нельзя продавать совесть из соображений политики и делать фетиш из родины. Я знаю, что Европа придерживается другого мнения, но разве имеет она право претендовать на роль нашего духовного руководителя? Отдавая жизнь во имя истины, человек становится бессмертным. Обессмертил бы себя на страницах истории человечества и целый парод, погибший за правду. Так пусть же Индия будет первой страной, которая осознала истину в мире, содрогающемся от хохота дьявола. Какая страшная эпидемия порока проникла в нашу родину из чужеземных стран!

Весь день прошел в суматохе допросов и расследования. К вечеру я устал и решил, что отнесу деньги невесток в конторский сейф завтра утром.

Ночью я вдруг проснулся. Было темно. Мне показалось, что я слышу стопы. По-видимому, кто-то плакал. Отчаянные, прерывистые всхлипывания были похожи па порывы ветра дождливой ночью. Мне почудилось, что это рыдает душа нашей комнаты.

В спальне не было никого: ведь с некоторых пор Бимола спит в соседней комнате. Я встал и вышел на веранду. Там на полу ничком лежала Бимола.

Есть вещи, которые не поддаются описанию. Они открываются лишь тому, кто видит все страдания мира и всем сердцем разделяет их. Безмолвное небо, тихие звезды, немая ночь, и на этом фоне безудержные, неутешные слезы!

Мы даем определения человеческим чувствам. Шастры учат нас делить их на дурные и хорошие и для каждого находить свое название. Но как назвать эту муку, хлынувшую из разбитого сердца в ночную тьму? Глубокая ночь, покой которой сторожили миллионы безмолвных звезд, обступила меня со всех сторон. Я смотрел на лежащую у моих ног женщину и с трепетом благоговения думал: «Кто дал мне право осуждать Бимолу? О жизнь, о смерть! О владыка мира, которому пет ни начала, ни конца. Я склоняюсь в низком поклоне перед тайной, которую храните вы!»

Надо уйти, — мелькнуло у меня в голове. Но уйти я не мог. Опустившись на пол рядом с Бимолой, я положил руку ей на голову. В первую минуту она словно окаменела, а затем разразилась бурным потоком слез.

Трудно представить себе, сколько слез хранится в человеческом сердце.

Я ласково провел рукой по ее волосам. Неожиданно она обхватила мои ноги и прижала к своей груди с такой силой, что, казалось, хотела раздавить ее.

РАССКАЗ БИМОЛЫ

Сегодня утром Омулл о должен вернуться из Калькутты. Слуге приказано немедленно сообщить о его приходе. Не находя себе места в ожидании его, я отправилась в гостиную.

Посылая Омулло в Калькутту продавать свои драгоценности, я думала только о себе. Мне и в голову но приходило, что юноша, который продает такие ценные украшения, неминуемо вызовет подозрение. Мы, женщины, настолько беспомощны, что норовим переложить на плечи другого бремя опасности, угрожающей нам, а вступая на путь гибели, обязательно тащим за собой близких.