Дом и мир

Я с гордостью заявила, что спасу Омулло. Но может ли спасти другого тот, кто сам идет ко дну? Увы!.. Вместо того чтобы спасти, я послала его навстречу гибели. Нечего сказать, хорошей сестрой оказалась я для тебя, братик мой дорогой. Как, наверно, смеялся бог смерти в тот день, когда тебе дала благословение я — несчастная женщина!

Сейчас мне представляется, что зло нападает на человека, как чума. Неизвестно откуда занесенный микроб начинает действовать, и в одну ночь — смерть оказывается у порога. Почему же больного не отделяют от всех остальных? Я-то знаю, как опасна эта зараза. Такой человек подобен пылающему факелу, который может поджечь весь мир.

Пробило девять часов. Мысль о том, что Омулло попал в беду, что его схватила полиция, не переставала мучить меня. Можно себе представить, какой переполох поднялся в полицейском участке из-за моих драгоценностей: чья это шкатулка, откуда она у него? На все эти вопросы ответ в конце концов придется дать мне — дать публично. О меджо-рани, сколько времени я презирала тебя! Сегодня пришел и твой черед. Ты будешь отомщена за все. О боже, спаси меня на этот раз, и я сложу свою гордыню к ее ногам.

Не в силах долее оставаться одна, я отправилась во внутренние покои, к меджо-рани. Она сидела в тени на веранде и приготовляла бетель. Увидев рядом с ней Тхако, я на мгновение смутилась, но потом овладела собой, склонилась перед невесткой и взяла прах от се ног.

— Вот те па! Чхото-рани, что это на тебя нашло? — воскликнула она. — Откуда вдруг такая почтительность?

— Диди, сегодня день моего рождения, — сказала я.— Я часто причиняла тебе зло. Благослови меня, диди, чтобы это больше никогда не повторялось. Я очень глупа.

Я распростерлась у ее ног, поспешно встала и пошла к двери, но она окликнула меня:

Чхуту[53], ты никогда не говорила мне, когда день твоего рождения. Приглашаю тебя на обед. Смотри но забудь, дорогая моя, приходи обязательно.

О всевышний, сделай сегодняшний день действительно днем моего рождения! Неужели я не могу снова появиться на свет? О владыка, очисти меня от скверны, испытай меня еще раз!

Я вошла в гостиную почти одновременно с Шондипом, при виде его волна отвращения поднялась в моей душе. Сейчас, в лучах утреннего солнца, лицо его, казалось, потеряло свое волшебное обаяние.

— Уходите отсюда, — не сдержавшись, сказала я.

— Раз уж Омулло нет, — улыбнувшись, возразил Шондип, — полагаю, что вы можете уделить время и мне для таинственного разговора.

О несчастная! Вот где подстерегала меня гибель! Как отнять у него право, которое я сама же ему дала?

— Я хочу побыть одна...

— Царица, — ответил он, — мое присутствие не может нарушить вашего одиночества. Не смешивайте меня с толпой. Я, Шондип, всегда одинок, даже когда меня окружают тысячи людей.

— Прошу вас, приходите в другое время, сегодня утром я...

— Ждете Омулло?

Едва владея собой, я повернулась, чтобы выйти из комнаты, но в эту минуту Шондип вынул из-под шарфа мою шкатулку с драгоценностями и с шумом поставил ее на мраморный столик.

Я вздрогнула.

— Значит, Омулло не поехал?

— Куда?

— В Калькутту.

— Нет, — ответил Шондип, рассмеявшись.

Спасена! Несмотря ни на что, мое благословение сделало свое дело! Я воровка —пусть я и понесу наказание, какое всевышнему будет угодно послать мне. Лишь бы он пощадил Омулло!

Облегчение, отразившееся на моем лице, не понравилось Шондипу.

— Вы так довольны, Царица? — с ехидной усмешкой заметил он. — Эти украшения так дороги вам? Как же вы хотели принести их в дар богине? Собственно говоря, вы уже сделали это. Неужели вы хотите отнять их теперь?

Гордость не покидает человека даже в самые критические минуты. Я понимала — нужно показать Шондипу, что я ни во что не ставлю эти драгоценности.

— Если они возбуждают вашу жадность — берите их, — сказала я.

— Да, я жаден: я хочу владеть всеми богатствами Бенгалии, — ответил Шондип. — Есть ли на свете сила более мощная, чем алчность? Алчность сильных мира сего так же движет миром, как Айравата — Индрой. Значит, эти драгоценности мои?

Но не успел Шондип завернуть шкатулку в шарф, как в комнату ворвался Омулло. Под глазами у него были синяки, губы пересохли, волосы взлохмачены. Казалось, в один день он утратил все очарование и свежесть юности. У меня сжалось сердце.

Даже не взглянув на меня, Омулло кинулся к Шондипу.

— Так это вы вынули из чемодана мою шкатулку с драгоценностями? — воскликнул он.

— Разве она твоя?

— Нет, но чемодан мой.

Шондип разразился смехом.

— Дорогой Омулло, ты слишком четко разграничиваешь понятия — твое и мое. Сомнений быть не может — ты умрешь религиозным проповедником.

Бросившись в кресло, Омулло закрыл лицо руками.

Я подошла и, положив руку ему на голову, спросила:

— В чем дело, Омулло?

— Диди, мне так хотелось самому вручить вам вашу шкатулку! — сказал он, вставая.—Шондип-бабу знал о моем намерении и потому поспешил...

— Не нужны мне эти драгоценности! Пусть пропадают, какая в том беда?

— То есть как пропадают? — спросил пораженный Омулло. — Почему?

— Драгоценности мои, — вмешался Шондип. — Они — дар, полученный мною от моей Царицы.