Дом, которого нет

на темы, что всем прочим недоступны.

Вот интересно, как бы оценила та

всю ситуацию, ей лично не застигнута?

И… почерк сетовал отца, что босс заглавный

танцовщиц брал, похожих на детей,

совсем зелёных, с ним кружить. Подсказка, явно…

нет, по статье не сбагришь. Зато с ней

его накроет много больший срок.

Из расслабления – тропа прямая. В морг.

Ян выдохнул немного. Пронесло

пока от устранения. Он выкроил

период, очень нужный для того,

чтобы составить план. Безмолвный, – лучше б выл, –

с глазами, точно скальпели, сухими.

Для логика язык чувств – суахили.

Так, в кабинете, кресло распоров

собой, сидел. Иначе видя Лору.

Его пять лет назад явила вновь.

Хоть толком не жила. «Ей очень скоро, –

догадка зрела, – либо опуститься

в быт, в дом придётся… Либо стать убийцей».

Остались мелочи. Всю информацию стянуть,

как и хотел (пока тот жив), с величества,

и с одноглазкой стать друзьями. Как-нибудь

так, чтоб язык костями уняла. Зачем она

(зачем сложнить), он тоже знал: она – как он.

Нам нас напомнивший в душе уж компаньон.

Авторитет в глазах Царёвой свиты

привычки требует к тому, в кого глядят.

А свергнуть власть, тотчас собой сместив ту…

усилий стоит больших, чем плащ снять.

Он наблюдал за каждым по отдельности,

и собирался дальше наблюдение вести.

Домой вернувшись, сёстры разошлись.

Инесса – танцевать, в родную студию,

а Лора – проживать чужую жизнь

под ветхим переплётом. Лезло в ум её

такое, что читать не получилось:

«Греши, раз индульгенция на всё есть!»

Усильем волевым отогнала

под вечер – дум, горластых, как сороки,

стаю назойливую. Рисовала. Подмела.

Чтобы отвлечься, даже сделала уроки

(освобождает много времени отличная

память, и скорость, временами неприличная)

Прекрасный навык – ничего не ждать.

Само к нам то, что нужно нам, приходит.

Всегда заслужены и радость, и беда.

"Зачем-то", "для чего-то". Будто Один,

повешенный за ногу к Иггдрасилю,

для мудрости, вниз головой висела та,

в ком – чаши и мечи3. На шведской стенке. Думала:

– Чтоб фокус на одном был, это здорово.

Не позвонит, так тихо буду дурой я.

А наберёт – познает непокорную.

Своим порывом я представить всё могу.

Вот только б доступ не терять к ключам в мозгу!

В своих покоях, наполняясь мыслями

а) про Царёв крах, б) как взять корону,

с ней, как с сестрой, поговорить решил Ян.

Так нужен нам порой, кто духом сроден!

Не думал вовсе он про извращения.

Скорее, ждал подсказки: вещей девы снов.

Он головою вверх, она – ногами.

Картинки представляем параллельно.

У Лоры – в джинсах телефон, в кармане.

У Яна он в руках. Постель застелена,

открыта записная книжка с номером.

Висит, согнув колени, та, к кому звонок.

– Привет. Ты помнишь, кто? – Конечно. Добрый вечер.

– Есть планы на сегодня? – Как сказать…

– Ну, если нет, давай назначим встречу.

Мы можем посидеть да поболтать.

– Давай. Но где? – Я за тобой заеду.

Диктуй свой адрес. Буду у подъезда. –

…и было утро. Мачтой вверх, вниз дном,

близняшке второпях письмо черкнула.

Не беспокоиться просила ни о чём:

– Посмотрим, единица или нуль я.

Ни головы, ни сердца ни тревожь.

С собой взяла на всякий случай нож. –

Смотрела в зеркало, себя не видя, Лора.

Инесса ей казалась в очертаниях.

– Сошлись с тобой… как бык с тореадором, –

вслух объявила, стрелки начертив вдоль век.

Из черт её явилась Клеопатра.

Парик дополнил. In nomine Domini Patris

и далее по формуле. На улицу

в потёмках выступила. Ветер веял с моря.

Под ним она, стараясь не сутулиться,

шла до указанного адреса, не доле.

Соседний дом означен был ей – точкой.

Так страховалась, без причин, отцова дочка.

Затормозил "Рэндж Ровер" чёрный. – Как дела? –

за спущенным стеклом лицо – улыбчиво.

– Прекрасно. Для тебя их берегла, –

правдиво, но сарказмом слабость выставить –

святое. – Что б хотела ты сейчас?

– Мы можем выпить. Угощаешь ты как раз. –

В машину села. Нет ни страха… ничего,

кроме уверенности: всё на свете правильно.

На профиль в бликах фар смотря его,

боковым зреньем, сознавала равенство

момента здешнего и райских кущ во сне.

Моменты жизни подарили ей… и мне.

– Зачем тебе весь этот маскарад?

Скрываешься в чужачке от кого-то?

– В нём я – не я. Грим носят все подряд.

Под маской – уязвимый слишком… кто-то.

Самим же нам порою незнакомый.

– Тебе неплохо в чёрном. Хорошо, да.

Под траур мой сегодняшний как раз.

Отец ушёл, как век златой, под землю.

– Я соболезную. – Не стоит. Знаешь, в нас

похоже многое. Поэтому и здесь мы.

Умеешь ты молчать? – Молчать не трудно.

Сложнее выражать всё словом скудным.

– Коварны женщины, когда они молчат.

А прочие сболтнут подруге. – В этом

спокоен можешь быть. Я в этот час –

не женщина. Копилкой быть секретов

привычно мне. Рассказы от сестры,

от матери, знакомых наших слышу, и

храню в замке. Сама же, и сказав,

непонятой я ими бы осталась.

– Но почему? – Разрушен батискаф,

выныриваю; но не дышат жабры

наружным воздухом; а так хочу, что там

осталась бы. Ну, понял ты хоть грамм?

– Мы к новой жизни пробиваем километры.

Мечта, исполнившись, перестаёт быть раем.

И город, мнившийся обетованным краем,

из рыбки золотой становится осетром.

Ты остро сознаёшь "вверх – вглубь". Разрыв

мечты и жизни. Понял смысл слов твоих?

– Да, понял, – усмехнулась, – удивительно.