Дом, который будет ждать. Книга вторая

– Ты так и не сказал мне, что конкретно я должен буду сделать, – говорить мысленно с каждым произнесённым, точнее, подуманным словом становилось всё легче, – при этом ты требуешь от меня повиновения и откровенности, хотя сам замалчиваешь явно важные вещи.

Не знаю, откуда в моём истерзанном болью теле взялись эти спокойные и уверенные слова, но крысюк внимательно посмотрел на меня своими глазами-бусинками и недоверчиво хмыкнул.

– Дело движется, – пробормотал он, прикрывая глаза, словно опасаясь, что я сумею рассмотреть в них что-то, не предназначенное мне, – даже не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, наверное, пришло время практических занятий. Ты готов выйти на воздух? – внезапно обратился он ко мне.

Та хищная часть меня, которая возникла совсем недавно, восторженно взвыла и перед мысленным взором пронеслись упоительные картины охоты: стремительный бег, почти полёт, бросок и восхитительный, пьянящий вкус крови ещё живого существа, ощущение уходящей жизни, которую я пью, получая ни с чем не сравнимое наслаждение. Что может быть прекраснее мгновения, когда жизненная энергия того, кто ещё недавно жил своей маленькой пустой жизнью, переходит ко мне, давая новые силы?

Внимательно наблюдавший за мной Крыс кивнул каким-то своим мыслям и произнёс несколько слов, которые показались мне смутно знакомыми, хотя я не взялся бы повторить ни одно из них. Пока не взялся бы…

– Что ты сказал только что? – спросил я у Крыса, вдруг осознав, что моя былая ненависть к нему отошла куда-то в глубину сознания, как нечто совершенно несущественное, неважное. Теперь я воспринимал своего тюремщика – да и тюремщика ли? – просто как одушевлённый источник жизненно необходимой мне информации. И если для того, чтобы взять от него всё, что он знает, необходимо слушать, заниматься и быть внешне покорным, что же – я готов. Но возникшая где-то в глубине меня новая сущность, хищная, жестокая и равнодушная, поклялась отомстить за все унижения и всю пережитую боль. Не сейчас, когда-нибудь потом… Этот новый я умел ждать…

– Тебе-то зачем? – с прежней высокомерно-склочной интонацией ответил Крыс, спрыгивая с подоконника. – Всё равно ни слова не понимаешь.

Не знаю, по какой причине, но в глубине ещё самому мне не слишком понятного нового сознания, разрывающего мозг обрывками смутных воспоминаний и чувств, возникла и укрепилась мысль, что Крысу совершенно не обязательно знать о том, что слова показались мне знакомыми. Поэтому я промолчал, постаравшись выгнать из головы даже тени, отзвуки мыслей об этом: что-то подсказывало мне, что при желании Крысу не составит труда залезть в мою голову и всё там перевернуть. Желание сохранить свои чувства и пока ещё робко заявляющие о себе идеи заставило выстроить мысленный барьер. Не имея ни малейшего представления о том, как это правильно делать, я интуитивно сделал единственное – как потом выяснилось – что было возможно. Я представил себе крепкий частокол из высоких, остро заточенных брёвен, разрушить который не удастся никому, даже мне самому. При этом я прекрасно осознавал, что противостоять магии Крыса мне пока однозначно не по силам: он мгновенно раскатает весь мой частокол по брёвнышку. Но главное даже не это: гораздо больше пугала меня перспектива того, что крысюк начнёт внимательнее следить за мной, а это мне совершенно ни к чему.

– Звучание непривычное, – я мысленно пожал плечами, и Крыс, прошипев себе под нос что-то наверняка нелицеприятное, сделал замысловатый пасс лапой. На монолитной бревенчатой стене сначала замерцал контур, постепенно наливаясь силой, а затем медленно проступила дверь.

– Иди за мной, – велел Крыс и шагнул в распахнувшийся по щелчку выход под звёздное небо.

Прежде чем последовать за ним, я постарался мысленно повторить его жест и с восторгом понял, что помню всё так, словно мне сотню раз объяснили и показали, как именно нужно делать. Откуда-то выплыло слово «фоссгейл», и я запомнил его, сам пока не понимая, что оно значит. Крыс, стоя на пороге, нетерпеливо обернулся, и я, приняв самый равнодушный вид, на который был способен, шагнул следом за ним из своей тюрьмы.

Чтобы пройти в дверь, мне пришлось согнуться чуть ли не вдвое, так как нынешний я был гораздо крупнее того меня, который пришёл сюда… Кстати, а как давно я здесь появился? Сколько времени прошло? Впрочем, почему-то мне стало казаться, что такая категория, как время, уже не имеет совершенно никакого значения.

Я выпрямился, чувствуя, как по жилам быстрее побежала кровь, как лёгкие наполнились густым ароматным воздухом, как всё тело наполнилось бушующей, какой-то первобытной силой. Я принюхался и зажмурился от наслаждения: вокруг одуряюще пахло листьями, корой, мхом, грибницей и влажной землёй. В этот аромат вплетались сладкие нотки поспевающих ягод и цветущих в густых кронах ползучих лиан, прохладный запах пробивающихся сквозь слежавшиеся за годы листья ручьёв и родников. Сотни, тысячи, миллионы запахов переплелись в единый оглушающий своей красотой аромат Франгайской чащи.