Дом, который построил Майк

Я вот сейчас все так думаю и склоняюсь к мысли о том, что вся моя жизнь, сплошное несварение желудка. Перечитываю эти мои записки, и ведь в каждом из сюжетов, какая-нибудь да лажечка с несварением. Если не у меня, так у кого-нибудь рядом. Это моя Машка еще давно заметила - нет у меня в душе моей светлой, светлой страницы. Все перепачканы говном и чернухой. Да и не только у меня, у многих моих окружающих соплеменников.

Как любил поговаривать Терри, любитель "энималс порно": "Вот такое мы говно..."

УФА (продолжение)

Слава Богу, что у меня, двенадцатилетнего подростка, был прямой доступ за сцену, где меня все знали и уважали, (за маму-присматривателя-за правильностью-действа, естесссно).

Я же еще до первого звонка, плотно оккупировав уютный, всего с двумя кабинками туалет артистов, даже не пытался привставать с унитаза. Все движения приносили невыносимую резкую боль чуть пониже области пупка. Запах от меня шел такой, что я задним умом понимал, что на глаза актерам и персоналу театра лучше из кабинки не появляться.

Прозвенел третий звонок. Стало тихо и спокойно в уютной кабинке. Живот стало отпускать, но все же я решил посидеть немного до второго действия. Кончилась бумага, а это подразумевало собой, что нужно перебираться в соседскую кабину за новым рулоном. А так не хотелось это делать, так я в этой кабинке пригрелся.

И вдруг, это после третьего-то звонка, в туалет кто-то вбежал быстрой, уверенной поступью и остановился в соседнем кабинете. Вот незадача! Я замер и стал ждать привычных звуков снятия брюк, звяканья пряжки ремня, натужного кряхтения и тому подобного, что в будущем в полной мере отразилось в дипломной работе англичанки Мириям.

Однако ничего такого не последовало, только слышались легкие металлические постукивания по керамической крышке унитаза. Потом звуки смолкли на несколько мгновений, и раздалось шумное сопение. Еще и еще. И еще. Потом опять постукивание, опять сопение. Я так про себя еще подумал, ну и тяжело же у человека все выходит, мне бы его состояние.

И тут в туалетную комнату заходит еще кто-то и звонко так говорит:

- Валодья, ну скока можна та уже, все на сцене тебя на выход ждут!!!

А Валодья из соседней кабинки хриплым голосом Высоцкого отвечает:

- Да щас Золот, погоди, дай хоть штаны подтянуть, бегу, бегу!!!

"Золот" убежал, Володя немного еще повошкался, пошелестел чем-то в карманах и тоже вышел из отхожего места. Я думаю, вот ни фига себе (матершинных-то слов я еще тогда и в помине не знал), ни фига себе, думаю. Так ведь это Владимир Высоцкий своей собственной персоной в соседней ячейке общества сидел!

Вот будет чо пацанам рассказать завтра!

Я тихохонько так, в смысле не шумно, но быстро, не подтягивая узких школьных брюк, вывалился из своей ячейки и затрусил в соседнюю, знаменитую, за бумагой, вытереть накопившееся в промеждупопиях.

Захожу туда, ничем всё не отличается от моей, только запах какой-то аптечный немного. Чистая такая, нетронутая вся. Я бумагу, значится, взял, все свои грязные дела сделал. И тут гляжу, за унитазом что-то поблескивает. Три слова! О ба на! Очки-капельки! Да точно, как на той фотке, где он с Мариной Влади. Поднял их, смотрю, а они в каком-то белом порошке, точно таком же, как некоторые части крышки унитаза. На сахарную пудру чем-то похоже. Ну, я думаю, дай-ка, попробую, чем великая душа забавлялася здесь. Указательным пальцем, слюной смоченным, с душек сахар собрал, вторым безымянным с крышки, и в рот оба. Не вкусный сахар, на аспирин похож чем-то.

Посидел я еще немного на толчке, подумал о чем-то главном, о маме, о папе, о дедушке с бабушкой. И вдруг мне так хорошо стало, совсем как во время моей поездки в Артек и встречи там с Фиделем Кастро. Тепло на душе, песни кто-то внутри поёт - "Кони привередливые", "До свиданья лето, до свидания", еще что-то типа, - "...и ты молчишь, и я молчу, но ты серьёзно, а я шучу".

И побрёл я, предварительно положив очки в кармашек школьных тёмно-синих брюк, по длинным коридорам Театра Драмы. И не дошел я до престижного 24 места в третьем ряду. А побрёл прямо на знакомую улицу Социалистическую, где пели птицы в чистом зорин-зомановском уфимском небе, где ходили красивые девочки в коротких юбках, где стояли мужчины около пивларька в нательных обвисших майках, в тренировочных брюках, ага с ними, мой догадливый читатель, с обвисшими коленками, улыбались мне или чему-то своему, курили легко и свободно. Счастье это для них? Я думаю!

Девочка месила песок в песочнице.

Счастье для нее?

Счастье!

И тут меня стошнило.

И всё.

Очнулся я только на следующее утро с жестоким наркоотравлением в палате номер 15 Городской больницы номер 9. Может и наоборот - палате номер 9 больницы номер 15. Я маленький был тогда, мало чо помнил. Помню только, что мать тогда мне устроила похохотать. "Где, - говорит, посматривая искоса на отца, - ты шлялся, яблоко от яблоньки недалеко укатившееся?" А я стою и молчу так себе, молчу, и сжимаю счастливо в кармане брюк сильными подростковыми руками очки-капельки французской фирмы "Сара-Луиза".