Дом Леви

– Доктор, покойный ненавидел политику, и потому я не буду в надгробном слове упоминать политику. В сердце моем гнев, как я его выплесну? Был бы художником, нарисовал бы кулак с газетой «Рот фронт!» И расклеил бы на всех стенах. Был бы я поэтом, доктор, каждый куплет, который отверз бы мои уста, я бы отпечатал, как листовку и разбросал бы среди людей. Но я не художник и не поэт, и каждое мое слово тотчас обернется политикой. Но стоит, как говорится, протереть глаза, и видно, каков разрыв между политикой и жизнью, такой, как она есть, и она осквернена низостью, к чему прикоснешься, везде низость, мерзость и наследие лгунов и обманщиков.

– Послушай меня, Отто, объясню тебе, все не так просто…

– Доктор, не начинайте опять объяснения, что все гораздо сложнее и связано порядком и законами. Мы начали разговор о Хейни, которого лишили жизни. И если вы человек прямодушный, скажите, как я: его убили преступники именем или без имени республики. Преступление и убийство – и это все. Итак, что делать? Это главное.

– Ты прав, Отто, смерть сталевара – низкое убийство…

– Это я хотел услышать от вас, доктор. От республиканца хотел услышать, что низкое убийство совершила его республика. Именно для того, чтобы это услышать, я к вам и пришел, доктор. А теперь я пойду и изолью свое сердце моей жене Мине. Со дня, как я вернулся из тюрьмы, жена моя абсолютно изменилась. До свидания, доктор.

– До свидания, Отто.

– Доктор, – Отто поворачивается у двери, – завтра его опустят в могильную яму.

Через окно Филипп видит запертый киоск Отто, скамью между липами, вокруг которой играют дети, пары, направляющиеся из переулка в центр города в последний вечер уходящего года, людей, торопящихся сделать последние приготовления к празднику.

* * *

Встает новый день.

Праздничная лихорадка достигла своего апогея и утихла. Теперь вернулся к будничности обычный морозный день: обветренные губы, зубы стучат, мороз щиплет кожу лица. С тротуаров исчезли елки на продажу, и только, то тут, то там, на углах улиц стоит продавец с горсткой общипанных елок, которые беднота покупает за деньги, которые собирала к празднику.

Улицы притихли. Радость праздника ушла за стены домов, внутрь. Группки детей стоят у входов в дома, потирают покрасневшие носы, хлопают ладошами, топчутся на месте, гадая, что принесет им ночью святой Николай.

В этот же день состоялись похороны Хейни сына Огня.

Утром Гейнц приехал на фабрику и зашел в кабинет к деду. На два дня он взял себе отпуск и не появлялся на фабрике. Лицо его выглядит болезненным, глаза мигают, руки в карманах, сигара в зубах.

– А, дорогой внук, – обрадовался дед.

– Все еще работают? – говорит внук безрадостным голосом.

– Почему бы им не работать? – изумился дед. – Еще два часа работы. Жаль, что праздник пал именно на эти дни, когда работа вошла в полную силу.

– Сегодня похороны их товарища.

– Ну и что? Пошлют делегацию.

Продолжительный гудок начинает завывать над фабрикой.

– Только десять часов, – взрывается дед и тянется к телефону.

На фабрике – суматоха.

– Оставили работу, – говорит мастер, стоя в дверях, – сталевары выходят на похороны Хейни.

– Я не позволю! – кричит дед. – Пошлют делегацию, большую делегацию, но работу не прекратят! Я выйду говорить с ними, потерять четыре часа труда? Такое нельзя допустить!

– Дед, что это за разговоры? – встает перед ним Гейнц с хмурым лицом. – Ты не сможешь им запретить выйти на похороны их товарища, который стал для них святым в своей смерти. Оставь их, дай им отдать последний долг. Четыре часа – весьма скромный долг сталевару, который служил верой и правдой на фабрике.

– Ты сошел с ума?

– Не останавливать никого, кто пожелает проводить Хейни сына Огня, – приказывает Гейнц мастеру.

В темных и продымленных рабочих комбинезонах, черным и тяжким маршем, сталевары стали выходить из ворот. По всей промышленной зоне прекратили дымить трубы. Сталевары вышли вслед за носилками, на которых покоилось тело Хейни. Полицейские машины гудели во все клаксоны вдоль безмолвного шествия на шоссе. И снова дед увидел внука, бегущего через пустой двор к гаражу, и рывок черного автомобиля через ворота.

– Что снова случилось? Куда сейчас несется этот сумасшедший?