Дом моей судьбы

21 мая. Результаты сдачи экзаменов: пять — пятерок, одиннадцать — четверок, девять — троек. Это хорошо.

В пять часов вечера мы поехали с Половниковым на автобусе в центр города. За центральной площадью, за зданием обкома партии, в двухэтажном кирпичном доме, в большом зале Сашу встретили как старого приятеля. Дяденьки, а их было человек десять, сидели на диване и на столах, на стульях, курили и обсуждали стихи. Руководил ими кудрявый, полный, очень остроумный поэт, Анатолий Кукарский. В сторонке смирно сидел другой поэт, иногда улыбался, бросал реплики. Это Федор Андреев. Я мышкой пристроилась в уголке. Когда дошла очередь до Саши, то он заволновался, пальцы рук его дрожали: достал тетрадку и стал читать стихи громко. Была потрясена его голосом, а также спором, разговорами. Откровенностью чувств, обнаженностью их.

Вечер ходит парами
Под звездой падучею,
Струнами гитарными
Улочка озвучена,
В гуще палисадника
Тонко месяц светится.
С юною красавицей
Мне уже не встретиться.
Прокляну бессонницу
С ноченькой-старухою,
Все мои поклонницы
Детвору баюкают.

Стихи читал взрослый мужчина, глядя на меня. Я смущалась, не знала, куда мне себя спрятать.

Саша провожал меня по улице до общежития. Мы с ним шли пешком — это километра два. Он хотел взять меня под руку. Я вырвалась. Он сказал что-то мне вслед развязное. Больше с ним, наверное, не пойду.

Вечером я сама сочинила стихотворение:

Что не радуются очи
Белопенным чашам?
На губах у лепесточков
Поцелуи наши.
Белоснежных лилий струи
Бьют в глаза фонтаном,
Только мне под ваши струны
Петь и плакать рано.

24 мая. Ребята из группы № 40 разъехались по домам. Саша робко постучал в дверь, вызвал меня в коридор. «Уезжаю в деревню, — сказал, держа в руке сумку. — Отдохну и поеду работать в Тобольск».

«А что будешь делать в деревне?»

«Отдыхать! Там у меня друзья. — Глаза у него ясные, голубые, лицо полное, розовое. — А может, помогу колхозу на сенокосе. Я ведь, когда в школе учился, работал на сенокосилке, на комбайне. Мы раньше жили всей семьей в деревне, а потом я жил с сестрами. Стихи буду писать. Люблю природу».

«Считаешь себя поэтом?»

Он страстно уверял меня, что мне, если думаю стать актрисой, нужно непременно встречаться с актрисами драмтеатра. Постояли у дверей спальни, он, приземистый, в кирзовых сапогах с загнутыми голенищами, затопал большими шагами по коридору, размахивая руками. Оглянулся на лестнице.

«Буду писать! Ответишь?»

«Если напишешь стихами!»

Обстоятельный, энергичный, по-крестьянски простой. Расстались с ним навсегда.

27 мая. В нашем звене шесть девушек. Каменщики завершили кладку второго яруса. Мы в первом ярусе заканчиваем обработку низа стен и боковых откосов окон. Этаж разбит на две захватки по четыре квартиры, в каждой работает звено. Мастер снует, подсказывает, покрикивает. А у меня голова занята Кириллом. Предчувствовала его приезд. Выглядывала в окно. И тут влетает Булатова, что-то бормочет мне в ухо. Сердце мое замерло и вдруг застучало часто-часто.

«Он!» — завопила Гуля и указала рукой на дверь.

Торопливо подправила прическу, вышла на крыльцо. Впереди маячат две фигуры. Узнаю — Лешка и Кирилл. Дожидаюсь, пока сами приблизятся ко мне.

«Приветик». Кирилл надвигается с серьезным лицом, руки не протягивает. Пахотин за его спиной переступает с ноги на ногу, неторопливо ретируется, прячется за угол дома.

«Приветик». Не тороплюсь.

«Ну вот и все». Кирилл стыдливо оглядывается, не увидев дружка, галантно уступает мне дорожку, и я иду вперед на мягкую пушистую травянистую поляну, расписанную узорами желтых одуванчиков.

«Куда?» — меланхолично оглядываюсь.

«На старое место», — уверенно показывает рукой. И мы отклоняемся в сторону, туда, где лежит поваленное дерево, испещренное именами, знаками сложения и равенства, вырезанными перочинными ножами.

«Царьградская с кем-то дружит?» Кирилл седлает дерево.

«Да». — «С кем?» — «С тобой, разумеется». — «Опять ехидничаешь?» — «Опять злишься». И оба одновременно хохочем. «А ты с кем-нибудь дружишь?» — «Без этого не обошлось». — «Как понимать?» — «Как умеешь».

Невесело отламывает ветку полыни, мнет в руках, распространяя ее резкий запах, потом наклоняется и рисует на песке сердце и стрелу.

«Девчат много…»

«Никто тебя ко мне не привораживает. — Встаю и хочу уйти. — Сам будешь плакать!»

Он уязвил меня. Но тотчас хватает за руку и удерживает, усаживает на дерево.

«Какая стала строптивая, — в голосе неуверенность. — Может, посвятишь в свои…»

«Вместе с Половниковым ходила в редакцию газеты».

«Ага… ну и…»

«Твой секундант уехал в деревню, а потом будет работать в Тобольске».

Меня ждала работа в доме. Мы вернулись. Кирилл проводил меня до крыльца.