Дом на Баумановской

– Я знаю, – слетело вдруг с языка. Грених удивился не столько тому, что таинственный сосед начал оправдываться, сколько его способности говорить. Обычно они лишь перекидывались кивками при встрече.

– Вы же вроде гипнотизер, – писатель поднял голову, взглянув искоса неестественно расширенными зрачками. – Может, сделаете так, чтобы я не пил.

В голосе его скользнула злая ирония. Константин Федорович поднял руку и, с серьезным лицом поводив ею в воздухе, сказал:

– Не пейте.

Тот, не обидевшись, усмехнулся.

– Издеваетесь.

– Нисколько. Только в вашей власти делать что-то или не делать. Но вопрос иногда стоит в том, в чей власти вы. Вами управляют иллюзорные страхи причислить себя к серой массе. Это демонстрирует ваша отчужденность. Вы боитесь прослыть обывателем; недосемьянин, недогражданин, недопартийный и втайне этим гордитесь. Как, впрочем, и я.

– А это все объясняет, конечно, – отсалютовал стаканом сосед.

– Вы бывший врач и наверняка знаете, что, по статистике, две трети населения систематически употребляет, не вызывая подозрений и всеобщего осуждения. Это и есть та самая серая масса, от которой вы бежите. Но мир жесток к одиночкам. Равно осуждаемы как злостные пьяницы, так и абсолютные трезвенники. Поэтому вы выбрали морфий. Вы же давитесь им, – Грених похлопал писателя по плечу, незаметно нажав на болевую точку над ключицей. – Вам же от него дурно, мысли путаются. Дурно ведь, ну! Давитесь. Зачем?

Сосед дернулся, скривившись, и по лицу его было понятно, что вместе с болью он ощутил, как давится, как ему стало вдруг дурно, как к горлу подкатил ком. Болевые ощущения отступили назад, а внушенные впечатления яркой картинкой заслонили сознание. Невольно он сжал пальцами шею, не понимая толком, что произошло, но тем не менее стараясь не показывать внезапно нахлынувшего, взявшегося из ниоткуда физического отвращения.

– У вас глаза… – сказал он с недоумением, все еще кривясь. – Как у… сатаны.

Грених невесело хмыкнул и с горестным чувством ушел к себе.

Время тугой резиной потянулось дальше. Ася все не покидала его мыслей. Он принялся ходить по комнате, перед внутренним взором вспыхивали то ее адениумы, то лицо странного соседа, то вновь он думал о жене, потом некстати вспомнились слова Фролова про то, что жених Лизы Бейлинсон грозился покончить с жизнью. Нехорошо потерять эту ниточку, их и так оставалось все меньше.

Майка по-прежнему сидела на диване, поджав ноги и держа на коленях раскрытого «Графа Монте-Кристо», из-под челки следя за отцом непонимающим взглядом. Не найдя себе места, Грених снял с вешалки пальто. Идти к студенту на ночь глядя – не самая лучшая идея. Но отчаяние толкало к действию, хоть к какому-нибудь. Пусть даже он скатается до Краснопролетарской напрасно, всяко лучше, чем топить горе в спирте.

– Майка, сегодня спи со светом, – наказал он, надевая шляпу. – И если что… если вдруг что – кричи, буди весь дом.

– А ты куда?

– Надо. Буду поздно.

– А ты поймаешь его? – почти жалобно спросила Майка.

– Кого?

– Ну атамана этого, Степнова.

– Поймаю. Уже почти поймал, немножко осталось. Вот завтра выйдет дактилоскопическая экспертиза – и мы его арестуем, а Колю твоего отпустят.

Было уже часов десять вечера, на Мясницкой горели лишь три фонаря – один у поликлиники и два на углу с Чистопрудным бульваром. Грениху повезло застать позднего извозчика, который по пустым улицам быстро отвез его на Краснопролетарскую.

В многоэтажном доме № 8, страшно перенаселенном, ввиду того что здесь проживал нетрудовой элемент, недавно подвергшийся самоуплотнению, нес свою участь домашнего арестанта задержанный жених Лизы. Грених взобрался на нужный этаж, позвонил в дверь квартиры. Ему открыла сонная соседка в халате поверх ночной сорочки и в косынке на папильотках.

– Леонид Соколов – студент живописного факультета ВХУТЕИНа… ф-фух… – выдавил Константин Федорович, согнувшись, налегая рукой на дверной косяк и превозмогая одышку, которая теперь постоянно мучила его после ранения в легкое, – здесь проживает?

Та, взбодрившись, вытянувшись, посторонилась.

– Здесь, вон та дверь.

Грених разогнулся, скинул обувь, прошел через общую гостиную, застеленную коврами и густо заставленную всякой мебелью, точно в комиссионном магазине. Тесно, темные обои с крупным узором. Взгляд зацепился за лимонное дерево в кадке и за книжный шкаф, набитый журналами «Советский экран». На постеленной на ковре простыне, заляпанной красками, мольберт с незаконченным морским пейзажем, вокруг него баночки из-под консервов с кистями. В такой квартире обычно жили родственники, а если оставалась лишняя комната, то ее по законам самоуплотнения предоставляли какому-нибудь тихому студенту, если повезет.

– Вы из милиции? – осторожно осведомилась здешняя жилица. – А отчего так поздно?

Грених сделал два шага к указанной двери, пытаясь придумать своему нетерпению весомое оправдание.

– Дело величайшей срочности, – пробормотал он и нахмурился, чтобы скрыть неловкость.