Дом на Баумановской

– Я хотела бы заявить, – начала она обстоятельно, – что Лёня очень хороший мальчик и все мы совершенно недоумеваем, как он мог попасть под подозрения в таком ужасном преступлении…

Грених постучался в дверь, решительно к соседке не оборачиваясь, чтобы не дать ей рассуждать о мнимом преступлении «хорошего мальчика» Лёни.

– Лёня, наверное, спит, вы погромче.

Грених постучал громче. И на стук из комнаты напротив вышел мужчина под пятьдесят.

– Что стряслось, Серафима Андревна? – он был в пижаме в полоску и мягких тапочках, бритую под машинку голову покрывала ермолка. Соседка торопливо и зачем-то шепотом пояснила, что к «их студенту» явились из милиции.

Грених нетерпеливо постучал вновь и, не дождавшись, чтобы из комнаты Лёни кто-то все же ответил, повернулся.

– Так мы весь дом перебудим. Есть запасные ключи? – попросил он.

Серафима Андреевна помялась, взвешивая в уме, хорошо ли будет вскрывать комнату жильца в такой поздний час, но решила, что если дело касается милиции, то лучше представителю органов повиноваться. Грених отошел к мольберту, нагнулся, принявшись разглядывать мазки кровавого заката на море, пока женщина бегала в соседнюю комнату. В мыслях мелькнуло, что художник переживал какие-то внутренние терзания, разлив столько красной краски на холст.

Когда соседка открыла дверь, на всех дохнуло жутким рвотным запахом, мужчина в пижаме снял ермолку и нырнул в нее носом. Грених ворвался внутрь и принялся искать кнопку освещения. Серафима Андреевна оказалась проворнее и щелкнула выключателем снаружи, просунув руку куда-то под дверную штору.

Меблировка комнаты Лёни состояла из тахты, застеленной сшитым из лоскутов одеялом, письменного стола и платяного шкафа, дверца которого была не закрыта из-за обилия рулонов ватманской бумаги на полках. Кажется, это помещение было когда-то гардеробной, в нем не имелось окна, а размером оно напоминало скорее лифтовую шахту – метра три на три.

Сам Лёня скатился с тахты и лежал лицом в собственной рвоте странного бурого цвета. Грених поморщился, опустившись рядом на корточки и попытавшись перевернуть студента на спину, тот внезапно застонал, и его начало рвать вновь. Грених невольно отвернулся, взгляд упал на целый ворох разбросанных на полу пакетиков. Схватил один, тот был пуст, второй тоже, в третьем, завернутом крепкой рукой аптекаря, обнаружил синие кристаллы медного купороса, который употребляется в качестве рвотного, но является чрезвычайно ядовитым веществом – его трудно вывести из организма.

Судя по количеству пустых пакетиков, Леонид Соколов принял их пятнадцать штук, хотя приготовил двадцать, но, видно, не осилил все, иначе тут был бы уже холодный труп. Оглядев комнату, лица соседей, перепуганно причитающих, нависших над его спиной, Грених указал на графин с водой, которой самоубийца-неудачник запивал купорос.

– Вылейте это, сполосните как следует и наполните простой водой. И где у вас тут уборная?

Грених поднял Леонида за подмышки, дотащил до унитаза и минут сорок заставлял глотать воду. Вызывать рвоту не было нужды, раздраженный купоросом желудок сам себя очищал что надо. Грених только поддерживал студента за плечи и голову. Вскоре тот оклемался и глянул на судебного медика более или менее осмысленным взглядом.

– В следующий раз давись всей порцией, – зло проговорил профессор. – А то все вы так – только наполовину дело свое делаете.

– Зачем вы меня сюда притащили? – дрожащими губами выдавил Леонид. Его било мелкой дрожью, лицо мокрое, перепачканное, отекшее, глаза заплыли – видно, долго и основательно ревел перед решающим шагом.

– Пей давай, – огрызнулся Грених, насильно запрокидывая ему голову и вливая воду из пятого, если не седьмого, графина – их не уставала носить из кухни сердобольная и перепуганная Серафима Андреевна, черпая из большого бидона, в котором хранила прокипяченную воду.

Студент послушно пил, и его выворачивало наизнанку.

– Металлическое железо в виде порошка дома есть? – спросил Константин Федорович у соседки.

– Нет, такого нет, – ахнула она, прижав руки к груди.

– Надо тогда бежать в ближайшую аптеку, будить там всех, – Грених поднялся, вытирая руки о полы своего пальто, которое, наверное, теперь не спасет от едкого амбре даже рукодельница Ася. Он прошел в гостиную, взял с полки журнал и написал на полях своим химическим карандашом, вынутым из нагрудного кармана: «Ferrum hydrogenium reductum».

– Это противоядие против медного купороса, которым он пытался отравиться. Если Лёня его не примет сейчас же, то умрет.

Серафима Андреевна обомлела на слове «умрет», ахнула, прижав руки к груди, но тотчас с готовностью спасти студента схватила журнал и выбежала из квартиры, не сменив тапочек на уличную обувь и не надев галош.

Чуть придя в себя, Лёня отполз от унитаза и сел, привалившись к стене и обеими руками держа пол так, словно он из-под него сейчас выскользнет. Грених присел на корточки рядом.

– И зачем это? – спросил он. – Стыдно, что ли, сделалось?

– Мне стыдно?! – Лёню стало бить в настоящей лихорадке. – Это вам должно быть стыдно, что вы не тех за решетку сажаете!