Дом на Баумановской

– Да ушел, наверное, – сказала она, – дел-то много, за трубами и отправился. Или в подвале.

– А ключей у вас нет от его комнаты?

– Все дубликаты он хранит у себя.

Фролов постучал вновь.

– Ломать будем? – опасливо и очень тихо, едва слышно, спросил он.

– Разумеется! – фыркнул Грених.

Третий стук, и четвертый, и пятый были безуспешны. И оба на раз-два навалились плечами на дверь, высадив замок.

В комнате никого не оказалось. Пустая заправленная кровать, строительные инструменты на выстеленном бумагой столе: стамеска, молоток, гвозди. На подоконнике единственного окна несколько книг. Грених стал перебирать: Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный, Гражданский и… учебник судебной медицины.

Обомлев, Константин Федорович открыл его, пролистал. Неужели это был его старый учебник, который выкрал настоящий Швецов, задиристый молодой петух, вечно прижимавший в сенях перевязочного пункта молоденьких сестер милосердия? Не дыша, Грених пролистал несколько страниц – нет, это третье переиздание того учебника, страницы еще свежие, только запачканные от частого листания. Однако главы, рисунки, текст – почти все было прежним.

На мгновение у него потемнело в глазах от такого привета из прошлого. Иногда казалось, что память начинает процесс самоочищения, и уже с трудом вспоминались дни его молодости, мобилизации, военные действия являлись лишь как болезненные вспышки, и не было никаких четких картинок, а только цвета – красный, огненно-желтый, серый. Он плохо помнил два года, проведенные в морге, благодаря тому, что травился денатуратом, пытаясь забыться. Оставались только те сведения, которые были нужны для работы. И, когда вот так ярко являлось какое-нибудь давно утерянное воспоминание, к горлу подкатывала тошнота, темнело в глазах, будто принял яду. А самое страшное и неприятное – это, наверное, взгляд Фролова ему такую мысль внушил, – он не был уверен в достоверности этих воспоминаний.

Стоял сейчас посреди сумрачной полупустой комнаты, а перед глазами вновь и вновь возникали картинки: вот взводный Швецов оседлал подоконник, вот он обнимает сестру милосердия, а вот сидит удавленный. Тут же являются и другие лица, но смутно, расплывчато. А если он ошибся? Вдруг тот, с ожогами, не атаман? Поди теперь вспомни.

Машинально листая книгу, Грених заметил, что некоторые листы имеют загнутые углы. Одна из таких меток попалась на странице параграфа «Смерть от телесных повреждений. Повреждения, причиняемые тупыми орудиями». С болью в сердце он оглядел рисунок с подписью: «Разрыв печени у молодой девушки, которую переехал извозчик», а рядом были приведены несколько случаев из практики – истории людей, которые получали удар в живот тупым предметом, их находили уже холодными, без видимых внешних повреждений, но все они неизменно умирали от разрыва кишечника, раздробления печени и селезенки и внутрибрюшного кровотечения.

Этот негодяй тщательно планировал смерть Аси. Она его измучила своими вопросами, и он решил ее устранить. Сминая нервными пальцами страницы, Константин Федорович заново переживал вчерашнюю ночь: сутолоку на углу Петровского переулка, бледное, страдальчески скривленное лицо Аси, кровь на ее пальто, здание Басманной больницы, то, как Ася приходила в себя после эфира.

– Что там? – вывел Грениха из мучительных раздумий Фролов и взял учебник из его рук. Оттуда выпала вырезанная из страницы картинка. Алексей поднял ее, ужаснувшись.

Грених невольно глянул ему за плечо, и сердце ухнуло куда-то вниз. Этого рисунка в его старом учебнике не могло быть, потому что описанный случай произошел в 1924 году. «Самоубийство влюбленной пары посредством самоповешения в одной петле в лесу». На рисунке у дерева полусидя, полуповиснув на одной веревке изображались мальчик и девочка возраста Коли и Майки.

Грених зло сжал в кулаке вырезанный листок, отбросил его в сторону и выругался.

– Идем спросим соседку, где подвал.

Та была все еще в кухне и с готовностью отвела их вниз.

В хорошо вычищенном помещении, загроможденном трубами разновеликого диаметра, банками с краской, ящиками и всяким хламом, отсортированным и собранным в аккуратные стопки и башни, было темно и сыро. Соседка, неся свечу, провела их коридором к небольшой каморке. Дверь ее оказалась не заперта, Фролов толкнул, сразу пахнуло стойким винным духом, будто здесь выпивали человек десять.

Осторожно войдя, они остановились – кто-то стоял за прислоненной к стене стремянкой, держался за нее одной рукой, плотно сжав пальцами перекладину, другая рука свободно свисала. Фролов взял свечку из рук соседки, посветил на него. Казалось, то был какой-то рабочий, собравшийся вынести лестницу, а может, он только ее принес и зачем-то встал с обратной стороны наклона. Лицо его было слепо, голова в черной кепке неестественно свесилась набок, от шеи шла туго натянутая и подвязанная к верхней перекладине веревка.

– Это тоже из учебника, – выдавил Грених.

– Вот прямо так и было изображено? – обернулся Фролов.

– Филя, ах, господи, Филя, ужас! – внезапно завизжала соседка и выскочила вон.