Дом на Баумановской

– Я попросила Николая открыть Володе глаза на его странности, на его ненормальность, на его нелепость, на то, что над ним все смеются и совсем не считают за своего; объяснить, что ему надо поменять отношение к жизни, вернуться к учебе, если он где-то учился, и стать нормальным человеком. Николай исполнил мою просьбу. Он ему все высказал, но сделал это так… нехорошо, при всех, при всем нашем маленьком круге и очень неприятными словами. Николаю надо было подобрать добрые, мягкие слова, такие, которые говорят детям. Ведь Володя был как будто дитем, блаженным, двадцатилетним дурачком. Идиотом! С ним нельзя было так говорить, как это сделал мой будущий муж – сухарь. Понятно, что он поступил так лишь из одной цели – я ему нравилась, и он жаждал спасти меня от этого абсурдного брака, хотел, чтобы этот блаженный пришелец, явившийся неведомо откуда и всколыхнувший наше общество, перестал меня занимать. Он прекрасно видел мои метания скучающей в деревне барышни, которая увязалась за бродячим философом, видел, что мое увлечение завело меня слишком далеко, что я уже с ума схожу, потерявшись в собственных мыслях, чувствах, не понимая, как к кому на самом деле отношусь, кого люблю, кого использую, над кем смеюсь, а о ком горюю.

Володя встал тогда после слов Бейлинсона, подошел ко мне, наклонил голову набок, посмотрел как-то странно… До сих пор помню этот его взгляд. Словно в нем что-то враз перевернулось… Он посмотрел на меня своими черными, как бездна, цыганскими глазами и сказал: «Ну раз высшее счастье, Ольга Витольдовна, в вашем понимании, составляют власть, положение в обществе, богатство, как только что соизволил заявить ваш поверенный врач-духовник, тогда я отправляюсь на поиски всего этого. И клянусь вернуться богатым и знатным, как король. И сложить к вашим ногам добытые трофеи, в надежде заслужить ваши руку и сердце».

Он уходил под всеобщий смех и аплодисменты. И никто не мог понять, говорил ли он серьезно. Николай продолжал настаивать на его склонности к излишнему и показному драматизму. Но я… я знала, что он был искренен. Он был еще очень молод, чист и невинен и умом, и сердцем, но в ту минуту с ним и случился надлом.

– Он вернулся? – спросил Грених.

– Мы и не думали, что это случится. Одно безумное лето быстро у всех вылетело из памяти. Володю забыли. Иногда, бывало, кто скажет: «А помните, был такой чудак, а вы, Ольга Витольдовна, чуть ему себя не отдали из жалости». Я вспоминала это приключение как чью-то чужую историю любви, сюжет французского романа. Несколько лет мы жили в Москве, я ответила согласием на предложение Николая, у нас родилась Лиза. Муж получил доктора наук, преподавал в университете, имел частную практику. А в январе 11-го вышел тот злосчастный циркуляр министра просвещения Кассо, в феврале Николай уволился из университета, ему запретили частную практику. Вскоре мы вынуждены были продать дом на Арбате и переехать ко мне в Задубровье. Усадьба стояла несколько лет в запустении, я осталась последняя ее владелица. Но вместе с имением мне достались и долги. Пришлось дом и землю выставить на продажу.

Тогда-то Володя внезапно и вернулся – в качестве покупателя. Его было не узнать, он словно вырос, стал ладным, гордым и походил на цыгана из-за черного, смоляного загара. Оказалось, он успел поучаствовать в войне с Японией, побывал в Маньчжурии и заявил, что стал золотопромышленником.

Он выложил на стол перед нами несколько десятков пачек денег и два револьвера, сказав, что выкупит усадьбу и оставит ее мне в обмен на несостоявшуюся свадьбу. Если Николай против, тогда – стреляться. Наше положение было бедственно, дом нечем было топить, на руках маленькая Лиза, мы сильно задолжали крестьянам, у нас не осталось слуг, часть комнат отсырела, мебель сгнила, никакой скотины, а Николай не умел толком стрелять…

Ольга, густо покраснев, опустила голову.

– Володя прожил у нас три недели, а потом опять исчез, оставив в нашей семье полный разлад и сына Колю, которому я и вправду дала имя в честь своего мужа, чтобы вернуть семье хоть толику прежнего благополучия и взаимной любви.

– Где же сейчас настоящий отец Коли и кем он стал?

– За этот короткий его визит я не успела понять, кто он и кем стал. В нем, несомненно, произошли перемены, он разбогател. А свой поступок в отношении нас объяснил принципами анархизма, которые составляли тогда его существование, видимо, придя на замену заповедям Иисуса. Это все.

Несколько секунд Грених продолжал сидеть, опустив локоть на стол, заваленный выкройками, и смотреть на Ольгу, надеясь, что она все же еще что-то добавит. Но та поднялась и отошла к окну, стала бездумно перебирать пальцами пластинки на подоконнике.

– А какую помощь вы от меня ждете как от эксперта? – спросил наконец он.