Дом на Манго-стрит

Наши матери пошли стирать,
Моя мать ударила твою мать.
Какого цвета была кровь?

– Не эту старую песню! – говорю я. – Ты должна сочинить собственную. Придумать, понимаешь?

Но она или не понимает, или не хочет понимать. Сложно сказать. Скакалка продолжает раскачиваться.

Едет, едет номер девять
Едет по Чикаго-лайн.
Если поезд не доедет —
Свои ДЕНЬГИ забирай!
Да, нет, может быть.
Да, нет, может быть.

Я вижу, что Люси и Рейчел испытывают отвращение, но они молчат, потому что Нэнни – моя сестра.

Да, нет, может быть. Да, нет, может быть.

– Нэнни! – кричу я, но она не слышит. Мысленно она где-то в космосе, на много миллионов световых лет впереди. Она в мире, который нам больше не принадлежит. Нэнни. Все дальше и дальше.

Д-А читается как да, и ты идешь!

Первая работа

Не то чтобы я не хотела работать. Я хотела. За месяц до того, как мне выдали личный страховой номер, я даже сходила в Управление социального страхования. Я нуждалась в деньгах. Обучение в частной католической школе стоит дорого, и Папа всегда говорил, что никто не ходит в государственную школу, если не хочет пойти по кривой дорожке.

Я думала, что найти работу будет просто, ведь другие находили ее без проблем – трудились в комиссионных магазинах или продавали хот-доги. Пока что я не начинала искать ее, думала, что займусь этим через неделю. Но когда я однажды вернулась домой вся мокрая, потому что Тито толкнул меня под работающий пожарный гидрант (хотя на самом деле я позволила ему это сделать), Мама позвала меня на кухню. Я даже не успела переодеться. Там сидела тетя Лала и пила чай. Она сказала, что нашла мне место в фотостудии «Питер Пен», располагавшейся на севере Бродвея, где она работала. Затем тетя Лала спросила, сколько мне лет, и, получив ответ, велела явиться в студию завтра и сказать, что я на год старше.

Итак, следующим утром я надела темно-синее платье, в котором выглядела старше, одолжила денег на обед и проезд, потому что тетя Лала сообщила, что мне заплатят не раньше следующей пятницы. Я отыскала нужное здание, увидела управляющего фотостудией и соврала о возрасте, как мне велели, и, конечно, тут же была принята на работу.

Мне выдали белые перчатки. Я должна была сравнивать пленку с проявленными фотографиями – просто смотрела на кадр и искала подходящий снимок, потом клала в конверт и переходила к следующим. Вот и все. Я не знала, откуда эти конверты берутся и кто их забирает. Просто делала то, что скажут.

Работа была простой, и я была не против нее, но спустя какое-то время поняла, что устала, и не знала, можно ли присесть или нет, а затем все же села, потому что две другие сотрудницы сделали точно так же. Спустя какое-то время они рассмеялись и подошли ко мне сказать, что можно сидеть когда угодно, и я ответила, что знаю.

В обеденный перерыв я побоялась есть в одиночестве в общей столовой среди мужчин и женщин, которые пялились бы на меня, а поэтому наскоро проглотила еду в туалете, и поэтому осталось в запасе много времени, и я вернулась на работу пораньше. Потом настало время отдыха, и я, не зная, чем заняться, отправилась в раздевалку, потому что там стояла скамейка.

Кажется, близилась ночная смена или какая-нибудь еще, потому что туда заглянули несколько людей и отметились на табельных часах, а затем со мной поздоровался пожилой мужчина азиатской внешности, и мы немного поговорили о моей первой работе, и он сказал, что мы можем подружиться и что в следующий раз я могу в столовой сесть с ним, и мне полегчало. Я смотрела в его красивые глаза и больше не нервничала. Затем он спросил, знаю ли я, что сегодня за день, я ответила, что нет, он пояснил, что это его день рождения, и поинтересовался, не могу ли я поцеловать его в щеку в качестве поздравления. Я сказала, что поцелую, потому что он очень старый, и, когда я уже почти коснулась его щеки, он схватил меня за лицо обеими руками и впился в мои губы и долго не отпускал.

Папа, который просыпается уставшим в темноте

– Твой abuelito[6] мертв, – однажды утром говорит Папа, заходя в мою комнату. – Esta muerto[7], – повторяет он, а потом, будто бы услышав себя впервые, падает духом и плачет, мой храбрый Папа плачет. Я никогда не видела его слез и теперь не знаю, что делать.

Я понимаю, что ему придется уехать, полететь в Мексику, и что все дяди и тети будут там, и они сделают черно-белую фотографию у свежей могилы, украшенной цветами в форме наконечников стрел, усаженных в белые вазы, потому что именно так в той стране прощаются с умершими.

Я старшая, и поэтому отец рассказал мне обо всем первой, и теперь я должна поделиться новостями с остальными. Я должна объяснить им, почему нельзя играть. Я должна буду попросить их сегодня вести себя тихо.