Дом на мысе Полумесяц. Книга первая. Братья и сестры (ЛП)

И вот что странно, пап, — мне кажется, ты поймешь. У этого капитана забавное прозвище, он сказал, что так в его краях зовут всех младших сыновей. Все зовут его Со…

На этом письмо обрывалось; Джеймс опустил его дрожащими от потрясения руками.

— Все зовут его Сонни, — договорил он. — О нет, Господи, нет. И Сонни тоже. — Он разразился рыданиями.

Элис обняла его и крепко прижала к себе.

— Ты не можешь точно знать…

Джеймс поднял голову, лежавшую на ее плече.

— Похож на меня, говорит как я, младший в семье, все зовут его Сонни… Элис, ну кто еще это может быть?

Джеймс плакал по сыну и брату, а Элис пыталась его утешить, в глубине души понимая, что от такого горя не может быть спасения.

* * *

Двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот семнадцатого года в маленьком частном родильном доме в престижном пригороде Шеффилда Рэйчел родила сына. Она назвала его Марком Эдвином и пообещала себе однажды отвезти его в Скарборо и познакомить с бабушкой и дедушкой, которые пока не догадывались о его существовании.

Через три дня после окончания Великой войны — войны, которая должна была положить конец всем войнам и завершилась подписанием перемирия в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого, — Рэйчел сошла с поезда в Скарборо, держа на руках маленького сына. Она нашла автомобиль и попросила шофера отвезти ее на мыс Полумесяц. На месте оглядела высокие горделивые дома и направилась к дому номер один. Ее удивило, что на мысе Полумесяц никто не праздновал окончание войны; не было взволнованных ликующих толп, а здания не украшали флаги, гирлянды и ленты. Обитатели мыса Полумесяц заплатили за победу слишком горькую цену; им было не до торжеств.

В ответ на громкий стук в дверь на пороге возник пожилой мужчина в старомодном сюртуке.

— Могу я увидеться с мистером и миссис Каугилл? — спросила Рэйчел.

Дворецкий болезненно поморщился.

— Сожалею, мэм, — ответил он, — мистер Каугилл скончался. Что до миссис Каугилл, мне не докладывали, что сегодня утром она ждет гостей, — ответил он категоричным тоном, который не должен был вызвать возражений.

Но от Рэйчел было не так просто отделаться.

— Прошу, попросите миссис Каугилл уделить мне несколько минут, — сказала она и одарила Генри лучезарной улыбкой.

Генри чопорно и официально поклонился.

— Прошу, зайдите в дом. Я передам вашу просьбу, мэм, но не могу обещать, что миссис Каугилл согласится вас принять. Могу я узнать ваше имя?

Рэйчел глубоко вздохнула.

— Передайте… — Она запнулась. — Передайте, что ее ожидают миссис Рэйчел Каугилл и мистер Марк Каугилл.

Часть четвертая: 1919–1922

Хотел я глотку промочить, гляжу — трактир открыт.

«Мы не пускаем солдатню!» — хозяин говорит.

Девиц у стойки не унять: потеха хоть куда!

Я восвояси повернул и плюнул со стыда.

«Эй, Томми, так тебя и сяк, ступай и не маячь!»

Но: «Мистер Аткинс, просим вас!» — когда зовет трубач.

Когда зовет трубач, друзья, когда зовет трубач,

Да, мистер Аткинс, просим вас, когда зовет трубач!^[34] Редьярд Киплинг. Томми

Глава двадцать седьмая

По всей Европе прокатились разрушительные последствия войны. Распустили армии; прочертили новые границы; солдаты вернулись домой. Политики окрестили Первую мировую «войной, которая должна положить конец всем войнам», и наперебой твердили, что «такого больше случиться не должно». Те же политики, что некогда с уверенностью предсказывали, что война закончится к Рождеству четырнадцатого года, теперь с не меньшей уверенностью заявляли, что Европа больше никогда не допустит подобного кровопролития. Делая столь торжественные заявления, эти самые политики сидели за столом переговоров в Версале и подписывали Версальский мир на таких условиях для побежденных наций, что можно было не сомневаться: подобное кровопролитие непременно случится еще раз.

С началом Великой войны политики и генералы взялись за дело с энтузиазмом и рвением; сколько было речей о долге и необходимости сражаться за честь родины. Долг и честь были их любимыми словами; третьим любимым словом был патриотизм. Разумеется, сами они не воевали; вот если бы им самим пришлось отправиться на поле брани, пыл, с которым они рвались в бой, наверняка бы поутих и бойкие лозунги, из-за которых миллионы погибли, стали калеками и до конца своих дней терпели физические и моральные муки, не слетали бы с их языков столь легко.