Дом на Солянке

– Как думаешь – не уплотнят? – спросил он, оглядывая их жилище, и в глазах его мелькнули иронические огоньки. – Если что, говори, что это добро Андрея и Лизы. – Лизой звали жену инженера, которая, впрочем, с ним давно разошлась.

– Хорошо вы живете, – пробубнил управдом, который явился к Басаргиным не далее как сегодня утром. – Широко живете…

Итак, дома – ад… хотя, впрочем, дома чистилище, настоящий ад – в очередях, в магазинах, где приходится давиться за предметами первой необходимости. Управдому, на худой конец, можно дать взятку, соседям, которые буянят – пригрозить милицией, а очереди, проблемы с продовольствием…

Варя села за стол, поставила на него локти и уткнулась подбородком в сжатые руки. Из еды в доме только буханка хлеба и три яйца. Есть еще немножко кофе и постного масла. Был суп, который она съела, а последнюю фрикадельку отдала кошке, которую Максим отобрал у хулиганов и притащил домой.

– Я не мог пройти мимо, когда при мне мучили живое существо! – возмущался он, когда Варя заикнулась, что они себя еле могут прокормить – куда им брать кошку.

Так они стали жить втроем. Но кошка, натерпевшаяся от людей, всех боялась, не давалась в руки, не мурлыкала даже и обыкновенно отсиживалась в самых темных углах либо с поразительной ловкостью забиралась на высокие шкафы, где до нее никто не мог дотянуться. Впрочем, несколько раз она ловила мышей и приносила их Варе как доказательство своей полезности. Варя пыталась кошку гладить, но та ускользала и опять забивалась куда-нибудь под мебель. Несколько попыток дать кошке какое-нибудь имя так и окончились ничем – Басаргины не смогли прийти к согласию, а животному, похоже, было совершенно все равно, как его кличут.

Варя опустила руки и сидела, бессильно глядя перед собой. Сегодня до нее окольными путями дошли слухи, что двоюродный брат решил остаться в Германии, куда его так опрометчиво командировали. Значит, их с Максимом уплотнят, и это еще не самое неприятное – не исключено, что их начнут таскать в ГПУ. Знали ли вы о намерениях товарища такого-то остаться за границей? А если знали, почему не предупредили соответствующие органы? Ах, вы уверяете, что не знали? А с какой стати мы должны вам доверять?

Старинные часы степенно откашлялись, загремели внутренностями и пробили шесть. Варя вздрогнула. Максим очень любил их и уверял, что это часы Коробочки из «Мертвых душ» – те самые, которые шипели, хрипели и издавали звуки, похожие на удары палкой по черепкам. Он вообще был большой выдумщик – качество, за которое жена когда-то его полюбила. Зацепившись за малюсенькую ниточку, его воображение плело восхитительные кружева. Но сейчас Варя чувствовала беспокойство.

«Где же он?»

Обычно он приходил домой в пять – старался не затягивать сдачу материала в завтрашний номер и ненавидел давиться в трамваях в час пик. Порою, когда в мире случалось нечто экстраординарное, Басаргину приходилось оставаться во Дворце труда и срочно писать материал, который уходил в типографию позже обычного. Но тогда он звонил домой и всегда предупреждал жену.

«Может быть, я пропустила звонок?»

Она вышла в коридор и, видя, что аппарат свободен, решилась и позвонила Должанскому.

– Он ушел днем с этим… как его… товарищем из угрозыска, – ответил Петр Яковлевич. – Его послали собирать материал, так сказать, на месте… Вы разве не знаете?

– Да-да, я знаю, – быстро ответила Варя. – Максим мне говорил. Большое спасибо, и… извините, что побеспокоила.

Если верить Максиму, Должанский был единственным по-настоящему приличным человеком во всей редакции, но отчего-то у Вари после общения с ним неизменно оставался какой-то осадок, природу которого она затруднялась определить. Петр Яковлевич всегда был с ней безукоризненно вежлив и ни разу не сказал о Максиме дурного слова, но инстинктивно она не доверяла заведующему отделом поэзии, и все тут. Сложно, знаете ли, верить человеку, который – по словам Басаргина – кое-что понимает в литературе, однако ж пропускает в печать следующие строки:

Стоит рабочий у станка,
Стоит портной у верстака,
Нас партия ведет вперед,
И не дадим мы задний ход.

И Петр Яковлевич, кротко переправив «портного» на «столяра» (автор стихов понятия не имел, что верстаки бывают только у столяров), отправил стихи в набор.

– Что они пишут, что они пишут! – восклицал в таких случаях Басаргин. – Немеет человеческий ум! И это печатают!

Да-с, этих печатали, а его зажимали, причем началось все еще в прошлом году, когда у него не взяли книжку рассказов. В этом – в газете перестали печатать его фельетоны, а из рассказов в «Красном рабочем» принимали только самые бледные и незначительные, изъяв из них всю его фирменную иронию, сатирические реплики и вообще все чисто басаргиновское.

И вот, когда он однажды пришел домой в отчаянии и бешенстве, потому что даже в его бледный рассказ Федотов-Леонов запустил свою длань и везде исправил «молодой человек» на «комсомолец», а «девушка» – на «комсомолка», Варя необдуманно сказала: