Дом на Солянке

– Может быть, тебе плюнуть на них и попробовать попасть в театр? Если уж такие болваны, как Летаев с Глебовым…

Она осеклась. Муж глядел на нее больными глазами.

– Не надо равнять меня с этой сволочью, – тихо проговорил он, дернув челюстью. – Я знаю, в жизни я порядочно согрешил, но не настолько же, чтобы меня числили в одной… одной кодле с этими…

После ужина он снова вернулся к разговору, добавив:

– Вообще единственный театр, куда я хотел бы попасть, это Художественный… Но об этом можно только мечтать.

– В Москве есть и другие театры, – сказала Варя.

Басаргин нахохлился и заявил, что ничего не выйдет. Само собой, не прошло и недели, как он начал сочинять пьесу.

Вышла искрометная комедия с блестящими диалогами, массой комических ситуаций, немножко водевильная и в меру нравоучительная. В ней не было ни комсомольцев, ни трескучих лозунгов, просто люди, которые влюблялись, ссорились, мирились… И хотя Варя сознавала, что у ее мужа большой талант, она была совершенно очарована, прочитав пьесу.

– Если ее поставят на сцене, тебя ждет большой успех…

– Если поставят, – проворчал Басаргин, – а до того ей надо понравиться в театре… И Главрепертком не должен иметь к ней претензий…

Он отнес пьесу в Театр сатиры знакомому знакомого Должанского, потом Петр Яковлевич сказал, что заведующий литературной частью оттуда уволился и на его место пришел кто-то другой. Басаргин помрачнел.

– Позвони в театр, спроси у них напрямую, нужна им пьеса или нет, – предложила Варя.

– Зачем? Услышать, что она им не нужна? Была бы нужна, давно бы меня отыскали…

…Варя отвлеклась от своих мыслей, глянула на циферблат, который тонул в полумраке. Кошка сидела на рояле, сверкая оттуда желтоватыми глазами. Басаргина поднялась с места и включила свет.

Без четверти семь. Где же Максим?

Вдруг она с необыкновенной отчетливостью представила, что его больше нет, она осталась одна, и волны ужаса затопили ее с головой. Одной сражаться с этим безумным и бессмысленным миром, зная, что твой последний бастион пал и ты обречена – да, обречена, по поводу своей способности выживать у нее не было никаких иллюзий.

«Может быть, позвонить еще раз на работу? Но если он ушел, что они мне могут сказать…»

Глухо за дверью: бу-бу-бу. Голоса. Шаги. Знакомые шаги. О боже мой!

Варя метнулась к двери, впопыхах стукнулась о кресло с высокой спинкой, ойкнула, схватилась за колено. В замке поворачивается ключ. Пришел? Пришел! Какое счастье!

– А вот и мы! – сказал Басаргин, проходя в комнату, разгороженную шкафами и ширмами, и по его немного деланому тону Варя поняла, что он перед кем-то рисуется, скорее всего, перед угрюмым молодым человеком в форме с зелеными петлицами, который шагал за ним немного шаркающей походкой.

– Это Варвара, моя жена… А это Опалин. Иван Опалин, – уточнил писатель. – Из уголовного розыска…

– Очень приятно, – пробормотала Варя, подав руку спутнику мужа, и тот осторожно пожал ее, словно она была фарфоровая.

– Я пригласил его к нам на ужин, – сказал Басаргин.

Варя напряглась.

– Максим, – шепнула она, отводя мужа в сторону, – но у нас только хлеб… и несколько яиц…

– У меня ветчина есть, – подал голос гость. – И сыр. Даже два куска, но один лучше выкинуть – испортился он…

Опалин стал вынимать из карманов запакованные в бумагу свертки. Само собой, обожатель сыра Басаргин оказался возле них первым.

– Позвольте, позвольте, Иван Григорьевич… это почему же испортился? – озабоченно спросил он, нюхая сыр. – Ничего не испортился…

– Так плесень же на нем, – ответил Опалин с удивлением.

– Плесень? – переспросил Басаргин, не понимая. – Но… это же рокфор, ему полагается быть с плесенью…

Гость насупился.

– Вы надо мной смеетесь, – проворчал он. – Кто же с плесенью станет есть…

Вмешалась Варя, успокоила гостя, что сыр с плесенью действительно едят, и засуетилась возле буфета, доставая тарелки. Кошка удрала под диван и затаилась. Опалин снял фуражку, положил ее на столик и прошелся вдоль шкафов, разглядывая бабочек в стеклянных ящиках. Он ни о чем особенно не думал, просто фиксировал окружающее: тяжелые шторы на окнах, большой безмолвный рояль, заваленный всякой всячиной, картины в золоченых рамах, книги – много книг, они повсюду. Для интереса Иван взял одну из них, открыл наугад и прочел:

«– Командировать особого чиновника, – сказал он наконец, – в недра крокодила для особых поручений, по моему личному мнению, – нелепо-с. По штату не полагается…»[6]

Он положил книгу на место и повернулся к бюро странной формы, с закругленными углами. Когда-то давно, еще до наступления нового века, отец инженера притащил этот дивный стол в стиле ар-нуво из Парижа, заслужив среди своих знакомых славу чудака и фантазера. Но непрост был французский стол – он пережил две революции и растопку печей своими собратьями, все выдержал, и теперь за ним работал Максим Александрович, сочиняя вещи, наиболее дорогие его сердцу.

Над столом висело несколько газетных вырезок, пришпиленных к обоям старыми патефонными иголками и булавками. Бросался в глаза жирно подчеркнутый красным заголовок: «Куда уходят деньги?»