Дом на солнечной улице

– Когда операция на глаза? – спросил баба́, отпивая чай из своего стакана.

– В наши дни тяжело найти глазного врача, – сказал ака-джун. – Многие покидают страну, а те, кто остается, не следуют расписанию. Но, иншалла, через несколько недель.

– Я буду с тобой, ака-джун, – сказала мама́н. – Когда бы это ни случилось.

Мы заняли гостевую спальню с окнами в сад на первом этаже. Комната казалась меньше, чем раньше – возможно, потому, что я стала старше и выше, а может, потому, что один из углов занимала кроватка Мо. Саба закончила старшую школу, но не смогла поступить в университет, потому что через год после установления Исламской республики началась Культурная революция, и все колледжи и университеты были закрыты. Мы с Мар-Мар надеялись чаще видеть Сабу, но ее почти не бывало дома. Она уходила ранним утром и возвращалась поздним вечером, и чаще всего даже не садилась ужинать с семьей. Ака-джун каждый вечер спрашивал про нее, и Азра отвечала одинаково: «Кто знает, где она». К моему удивлению, мы обычно ужинали в тишине, и никто не расспрашивал про отсутствие Сабы. Я догадалась, что перед нашим возвращением в Иран между ака-джуном, Азрой и Сабой, должно быть, произошла серьезная ссора. Она больше не была душевной тетей, которую я знала прежде. Не было ни намека на блестящие юбки или цветные шали с подходящими серьгами, которые покачивались при ходьбе. Теперь, покидая дом, она носила только черную чадру.

Однажды утром Саба забыла запереть свою спальню, уйдя из дома, и мы с Мар-Мар проникли внутрь, как в дни до революции. К нашему удивлению, все изменилось. Нигде не было ни единого фото популярных певцов. Вместо этого она повесила на стену огромный постер со славящими аятоллу Хомейни офицерами ВВС – культовую фотографию сдачи ему шахской армии в феврале 1979-го, на пике революции. В комнате не было и старого граммофона, и мы нигде не могли найти ни единой пластинки, даже в шкафу, где она раньше хранила свои любимые.

Азра проходила мимо и заметила, что мы перебираем бумаги и немногие революционные памфлеты на ее столе.

– Что вы делаете в спальне Сабы? – сказала она. – Она рассердится, если узнает.

– Где граммофон? – спросила я.

– Мы хотели поставить песню Гугуш. Где все пластинки? – сказала Мар-Мар.

Азра зашла в комнату:

– Забудьте! Она сожгла все альбомы в саду.

– Зачем? – в шоке спросили мы. Мы не могли поверить, что она могла так поступить с этими прекрасными конвертами с пластинками.

– Что-то происходит у нее в голове, – сказала Азра. – Ей промыли мозги.

– Промыли мозги? – спросила я.

– Кто-то налил ей в мозги воды? – спросила Мар-Мар.

Азра рассмеялась.

– Помните сказки ака-джуна? Как ифриты в одночасье превращали прекрасных девушек в уродливых старух? Вот что Иранская революция сделала с молодежью в стране. – Она щелкнула пальцами. – Вот так! – Она жестом велела нам выйти и заперла дверь. – Они забыли о прошлом. Стали абсолютно новыми созданиями, чуждыми собственным семьям.

Я посмотрела на Мар-Мар – вдруг она что-то поняла? Она пожала плечами и опустила уголки губ. Я тоже не поняла.

Баба́ вызвали в военный суд через неделю после нашего прибытия в Тегеран. Он получил письмо с датой, когда он должен явиться в суд для дальнейшего расследования. Из-за особых обстоятельств его досрочной отставки и проживания в Соединенных Штатах новые военные власти подозревали в нем роялиста. Его вызвали для предоставления объяснения.

На заре мы с Мар-Мар проснулись от шума в прихожей. Мо спал, но родительский матрас был пуст. Я выглянула в прихожую через приоткрытую дверь. Азра бросила пригоршню семян могильника – благовония, которое она использовала в приветственных и прощальных церемониях, – в маленькую цилиндрическую курильницу. Ароматические семена одно за другим взрывались на пылающих углях, испуская в воздух белый дым. Леденящий ветер завывал под дверью, разнося облако дыма по прихожей. Мама́н стояла возле двери, опершись одной ногой на стену, будто одноногий журавль. Она была одета в сапфировую дашики и в одной руке держала Священный Коран. Ака-джун стоял рядом. Все ждали момента, когда баба́ откроет дверь. Мама́н подняла Коран в воздух, чтобы баба́ мог пройти под ним, прежде чем выйдет из дома.

– Держи выше! – велела Азра. – Он не может пройти, не наклонив голову.

Мама́н без единого комментария подняла Коран выше. Она не проронила ни звука, будто кто-то зашил ей рот. Я никогда не видела ее такой безрадостной, как в то раннее ноябрьское утро. Баба́ прошел под Кораном и протянул руки, чтобы взять у нее Книгу. Несколько секунд они оба держались за уголки Корана, глядя друг другу в глаза.

– Позаботься о детях, – сказал баба́.

Мама́н отпустила Коран и спрятала лицо в ладонях. Ее приглушенный стон просочился сквозь пальцы и эхом разнесся по стенам прихожей. Баба́ передал Коран ака-джуну и притянул мама́н к себе. Он прижал ее к груди и качнулся взад-вперед с ней в объятьях. Она дрожала в рыданиях. Он поцеловал и погладил ее по волосам.

– Что я наделала? – выла мама́н. – Что я наделала?