Дом на Уотч-Хилл

Алый цвет скользил по полу всё выше и выше, обагряя пламенем сияющие словно звёзды стены. Я двигалась так быстро, что комната размылась в яркое огненное пятно, тогда как я оставалась полностью сосредоточенной на его ногах, на том, чтобы заставить свои ноги делать то же самое. Я была слепа к всему, что происходило вокруг нас, пока Девлин не вскрикнул:

— Ты очистила танцпол, девочка, но ты ещё не превзошла меня, — и я осознала, что другие отошли назад, образовав круг, и наблюдали за нами.

Я понятия не имела, как я должна его превзойти, сомневалась, что мои ноги способны двигаться ещё быстрее, а потом горожане собрались кругом вокруг нас. Соединив руки, они начали танцевать против часовой стрелки (позднее я узнаю, что это и называлось «loupin’ lightly widdershins». Создавалось такое ощущение, будто лихорадочный темп их вращения в унисон почти вливал в меня энергию, будто я танцевала в центре какой-то воронки, которая черпала примитивную силу и адреналин из собравшихся вокруг горожан и направляла в меня, наполняя меня лихорадочным, первобытным побуждением, пробуждая меня, заставляя меня чувствовать себя интенсивно, почти болезненно живой. Затем мои ноги внезапно задвигались ещё быстрее, и уже Девлину пришлось потрудиться, чтобы поспевать.

Песня, казалось, длилась вечно, пока мы танцевали всё быстрее и быстрее. Напевы стихали, песня превращалась в крики гитары, лихорадочные звуки волынки, ведущий бас и лишь изредка раздающееся гортанное бурканье. Мне казалось, что мои ноги должны были дымиться в комнате, которая внезапно сделалась невыносимо жаркой, такой жаркой, что с меня пот лился градом, пока кровавое пламя лизало стены, устремляясь к ониксовому потолку высоко вверху. Барабаны учащались, доходили до оглушительного грохота грома, стучали и стучали, как зловещие, распаляющие барабаны войны, подстёгивающие меня танцевать лучше, быстрее, дольше.

Мы всё танцевали и танцевали.

Они всё кружили и кружили.

Ни разу этот ублюдок не сбился с шага. Ни разу он не уступил мне. Но хотя бы, утешала я себя, какое-то время я вела в нашем состязании.

Когда песня наконец-то завершилась, я чувствовала себя невероятно.

Одурманенная, пьяная от жизни, сильная и уравновешенная, сосредоточенная, сосуд, переполненный изобилующей энергией, изысканно осознающая каждый дюйм своего тела, каждый удар моего сердца, каждый запах и вид в комнате. Никогда я не чувствовала себя столь… наэлектризованной, связанной, остро осознающей и… голодной, так чертовски голодной до всего.

Раздалось ликование, затем Девлин оказался рядом, беря меня за руку, утаскивая с танцпола в одну из тускло освещённых боковых комнат, толкая меня к стене, встречаясь со мной глазами и хрипло произнеся:

— Сейчас поцелую тебя, Зо.

— Да, — сказала я бездыханно, и ещё до того, как слово было произнесено, его рот смял мои губы.

Танец разбередил во мне сексуальное неистовство, и я поцеловала его в ответ, вторя его похоти так же, как я вторила его шагам, раздирая пуговицы его рубашки, потираясь о него.

«Нет, нет, нет, — закричал отдалённый голос в моей голове. — Не сри там, где ешь!»

Распространённое выражение из дома вернуло меня к чувствам, и я заставила себя разорвать поцелуй, оттолкнув его.

(«Не срать там, где ешь» означает не заводить романы/интрижки с теми людьми, которые останутся в вашей жизни даже в случае расставания — например, коллеги, близкие друзья ваших родственников, родственники ваших друзей и пр., — прим)

— Нет, — сказала я, прижимая дрожащий палец к его губам. — Не буду делать этого с тобой.

— Почему? — потребовал он грубым голосом.

— Сейчас это слишком, — сказала я, оттолкнувшись от стены и быстро пройдя мимо него, создав тем самым расстояние между нами. Повернувшись к нему спиной, потому что просто взгляд на него в этот момент, в сочетании с испытываемым мной искушением, представлял слишком сильный соблазн.

— «Сейчас» подразумевает, что ты не отказалась от этой идеи. От нас, — сказал он моей спине.

— Нет никаких «нас», Девлин. Я хочу поехать домой. Я устала, — это правда. Я внезапно почувствовала измождение. Танцы одновременно переполнили меня силой и странным образом осушили.

— Не поворачивайся ко мне спиной, женщина. Посмотри на меня.

Я раздражённо развернулась.

Он ничего не говорил, лишь склонил набок свою прекрасную темноволосую голову, несколько долгих секунд оценивая меня этими необычными, терпеливыми медными глазами.

Его рубашка была наполовину распахнута, и я немного застряла на ней, так что резко подняла взгляд к его подбородку, затем в поле моего зрения оказались его губы, и я далеко не нацеловалась с ними. Я рывком подняла взгляд к его глазам, прищурившись и пытаясь решить, прощупывает ли он меня.

— Ты бы меня почувствовала. Хочешь, покажу?