Дом Одиссея

Фурии смотрят на смертных, сошедшихся меч к мечу. Теодора, с кровавой раной на плече, держится из последних сил, пятясь от наседающего на нее мужчины. Пилад отражает удар одного противника, но движения его становятся все медленнее, он открывается, и вот – пинок сбоку от другого, отчего микенец, покачнувшись, припадает на одно колено, едва сумев увернуться от следующего удара, нацеленного ему прямо в голову. Меч опускается, и Пилад не успевает – но Ясон перехватывает руку нападающего на подлете и всей массой кидается на спартанца, который мгновение назад чуть не перерезал Пиладу горло. У Ясона есть меч, но нет времени его вытащить, поэтому какое-то время двое мужчин борются на земле, кряхтя и изворачиваясь, и каждый ловит момент, чтобы схватить оружие и воткнуть его в противника.

Я не вижу в этой сцене ничего такого, что могло бы обрадовать Афину. Меня предупреждает Артемида, кинувшая взгляд на развалины дома на краю бухты. Рядом с ними мелькает фигура мужчины, бегущего босиком по мягкой земле, без доспехов и шлема, но с коротким острым мечом в одной руке и изогнутым ножом – в другой. Я узнаю его и едва сдерживаюсь, чтобы не взвизгнуть, когда, возникнув бесшумной тенью за спиной спартанца, собирающегося прикончить Теодору, он полосует того по ногам, даже не останавливаясь.

Спартанец падает, лишившись ступней, бесполезным грузом повисших на свинцовых ногах. Теодора смотрит на него сверху вниз и задумывается, пусть даже и на мгновение, о милосердии. Но мгновение проходит. Его жизнь обрывается быстро, одним взмахом ее ножа по горлу.

Спартанец, опрокинувший Пилада наземь, умирает следующим. Он даже не слышит шагов приближающегося со спины мужчины, и не узнает, какое имя назвать лодочнику, когда доберется до реки мертвых, и кого винить за нож, распоровший его горло. Последний спартанец повержен совместными усилиями – Пилад спихивает его с Ясона, прижав к земле коленом, а смертельный удар наносит мужчина с изогнутым клинком.

Фурии визжат и взмывают в воздух, превращаясь в пятнышки тьмы, которые в ярости стягивают к себе грозовые тучи. Афина приглушает свое сияние, прячет божественный свет, мягко опускаясь на землю. Артемида воркует над окровавленной рукой Теодоры, пока воительница, прихрамывая, идет к морю. На мгновение мне кажется, что моя сестра-охотница вот-вот лизнет рану, и я задумываюсь: неужели только присутствие более цивилизованных богинь вроде меня останавливает ее?

Электра кидается к Оресту, крича измотанному Ясону и оглушенному Пиладу: он цел, он цел?

Микенцы поднимаются сами – ошалевшие, окровавленные, измотанные – и помогают Электре поднять Ореста на ноги и повести к кораблю. И вот остается лишь один воин, с залитыми кровью руками, брызгами крови на лице и целыми лужами – под ногами. Пенелопа подходит к нему во тьме, и верная Эос рядом с ней.

– Кенамон, – вежливо приветствует она, глядя куда угодно, кроме поверженных воинов у его ног.

– Моя госпожа, – отзывается Кенамон, коротко кивнув. Он все еще не отдышался, грудь ходит вверх-вниз, оружие в руках.

Улыбнувшись при виде такой любезности, она вглядывается в темноту позади них, словно выискивая следы очередных нападающих – а может, и нет. Может быть, дело вовсе не в этом. Возможно, она прощается с Итакой, последний раз прислушиваясь к звукам ночного острова на случай, если больше не доведется их услышать. Затем, даже не глядя в его сторону, она протягивает египтянину руку.

Он затыкает свой изогнутый нож за пояс и пальцами, еще липкими от спартанской крови, берет ее ладонь. И она, не говоря ни слова, ведет его к кораблю.

Глава 33

– О боги, египтянин не во дворце? – воскликнула Урания, когда ей сообщили, что Кенамон свободно разгуливает по рынку Итаки. – Надо бы его спрятать, пока какого-нибудь спартанца не посетила блестящая идея.

– Я просто вышел на утреннюю прогулку, – объяснял Кенамон, когда дамы Урании подхватили его под руки и потащили прочь. – Люблю размяться перед рассветом.

– Ну разве это не прекрасно, разве не очаровательно? – отозвалась Урания. – Какие у тебя чудные волосы.

– А ты что именно… делаешь для царицы?

– Я помогаю женихам, к которым Пенелопа слегка неравнодушна, не попасть в руки нашего спартанского гостя, с его любовью к пыткам и потрошению, – объяснила она. – Могу я предложить тебе рыбки?

Именно эти события привели к тому, что сейчас Кенамон из Мемфиса, с ног до головы в крови спартанцев, оказался на греческом боевом корабле, в предрассветные часы покидающем Итаку.

Тем не менее он не единственный жених на этой палубе.

– Вот хрень! – взвизгивает Антиной, глядя на удаляющийся берег, где чайки уже деловито примериваются к остывающим трупам убитых спартанцев. – Он убил их! Ты убил их!

– Они пытались расправиться с личной охраной царя Микен, – вежливо отвечает Кенамон, принимая чашу с водой, которую Эос принесла, чтобы он смыл кровь с лица и рук. – Я подумал, что лучше им помешать, ведь так?

– Я бы помог, – подает из своего угла голос Эвримах.

– Заткнись, Эвримах! – рявкает следом Антиной.