Дом Одиссея

– Кенамон… когда мы впервые встретились, я решилась довериться тебе, поскольку было очевидно, что тебе не за что было бороться и нечего терять. Тебе никогда не стать здесь царем, а поскольку ты так далеко от дома, так далеко от… Я знаю, что многие вещи принимала как должное. Я не… Я не привыкла думать о чем-то как женщина, а не как царица. А ты… Я хотела поблагодарить тебя. Снова. Благодарю.

Как она косноязычна с этим египтянином! Вздумай они заняться любовью прямо здесь и сейчас, не обошлось бы без фраз вроде «а так нормально?» и «ты уверен, что тебе удобно?», неловкого копошения в одежде друг друга и попыток сдержать нервозные смешки.

Кенамон тоже это видит. И его сердце ликует, и наступает момент, когда, возможно…

Но корабль бьется о волны, и сердце Кенамона снова плывет домой, стремясь через океан в Мемфис, на юг, где он родился, к знакомому языку и людям, которых он зовет семьей. Корабль бьется о волны, и Пенелопу, растерзанную, бросают в воды, вероятнее всего, поглотившие ее мужа, она погибает от руки собственного сына, как Клитемнестра, получает клеймо соблазнительницы, блудницы, а ее оторванные конечности опускаются в глубины моря на корм крабам.

Такие образы способны разрушить даже самые сочные и зрелые чувственные фантазии, а потому, тихонько вздохнув, Пенелопа отворачивается от Кенамона, а Кенамон принимается разглядывать свои ноги; и вот она уже встает и возвращается на нос корабля, где все глаза могут снова наблюдать за ее одинокой фигурой, застывшей в бесконечных добродетельных размышлениях.

А что же на острове Кефалония, где юное солнце распахивает объятия новому дню?

Приена стоит на единственном пляже, глядя, как боевой корабль, перебирая веслами, осторожно входит в бухту. На вершине утеса и за крупными скалами прячется около двадцати женщин, вооруженных топорами и луками: рыбачки и пастушки, вдовы и те, кто так и не стал женами, – маленькая армия Пенелопы. Еще сотня разбежалась по всему острову в ожидании приказа натянуть луки и отправиться на охоту за кем-то покрупнее кроликов.

Приена не с этих островов. Она не из этих людей и когда-то клялась убивать всех им подобных, кого только встретит. Но, нравится ей это или нет, теперь она знает этих женщин и даже учится любить их, понимая, что они каким-то странным образом стали теперь ее племенем. И хотя плывущие на корабле не могут видеть ее маленькую армию, она знает, что ее женщины видят все, они видят ее и смотрят на нее как на лидера.

Сейчас, однако, Приена просто ждет, когда корабль пристанет к берегу; положив руку на рукоять висящего в ножнах меча и пережевывая кусок вяленой рыбы, она ждет, когда люди на судне начнут высаживаться. Анаит стоит рядом с ней, и в руках у жрицы Артемиды теперь тоже лук, на одном боку – колчан со стрелами, а на другом – сумка, полная лечебных трав. Эти женщины пересекли пролив вместе пару ночей назад, как и многие другие, откликнувшиеся на призыв Пенелопы.

Пилад первым спускается по веревке на боку корабля и ступает на землю Кефалонии. Он оглядывает остров, размерами, зеленью и общей прелестью превосходящий соседнюю Итаку, и, очевидно, ничуть не впечатляется. Но он не в том положении, чтобы жаловаться хоть на что-то, предложенное ему в данный момент, а потому, едва взглянув на Приену и Анаит, помогает спуститься по веревке Электре, а затем более бережно вместе с Ясоном и Амфиномом, помогающими поддерживать его, спускает Ореста.

Плавание из Итаки на Кефалонию недолго, ведь между двумя островами всего лишь полоска воды. Но даже это путешествие измотало юного Ореста, который сейчас то бодрствует, то проваливается в сон, снова зовет маму, просит прощения, иногда давится, словно что-то застряло внутри, смотрит выпученными глазами, кусает свои воспаленные, потрескавшиеся губы. Едва микенский царь оказывается на пляже, Анаит кидается к нему с криком: «Что ему давали в последнее время?» – а когда никто не дает ответа, фыркает и качает головой, больше разочарованная, нежели разозленная неведением окружающих его людей. Она опускается на колени между Электрой и Реной, попутно расталкивая их и ничуть не заботясь о статусе царевны. Нюхает воздух, улавливая нечто неожиданное, затем покачивает головой, прижимает руку ко лбу Ореста, к его горлу, запястью, бормоча что-то в смятении. Лишь на этот раз Электра позволяет себе опереться на руку служанки и смотрит на брата с таким выражением, будто тот уже мертв, не произнося при этом ни слова.

Антиной и Эвримах, сойдя на берег, в замешательстве разглядывают Приену. Вооруженная женщина – это нечто невероятное, то, чего они не могут понять. Им действительно следует задать пару вопросов о том, что здесь происходит. Вопросов вроде «кто ты?» и «откуда ты взялась?», а еще «почему больше, похоже, никого не волнует, что на берегу нас встречает какая-то женщина, увешанная оружием?». Но задать вопрос – значит признаться в невежестве, а невежество могут посчитать слабостью, слабость же не подобает мужам, и они молчат.